В это время Плеве было около 65 лет. По виду он напоминал маленькую высушенную крысу. Однако на самом деле это был очень грамотный человек с неукротимой волей. Офицеры штаба говорили о нем с восхищением, но было очевидно, что они столько же боялись своего командующего, сколько любили его. По их словам, в мирное время генерал был очень въедливым человеком, постоянно вмешивался в детали и старался думать о любой мелочи. Но во время войны он очень изменился: схватывал обстановку поразительно быстро и так же быстро и твердо выдавал готовое решение. Насколько я знаю, он никогда не бывал в окопах, в основном, конечно, потому, что, являясь отличным наездником, был слишком стар, чтобы ходить пешком. Я готов себе представить и то, что солдаты на фронте являлись для генерала не более чем пешками. Он ожидал, что каждый выполнит свой долг так же, как выполнял его он, их командующий, отправляя из штаба в тыл грамотные и ясные инструкции. Сильный, но суховатый характер, а также, следует признать, его предрассудки, во власти которых он иногда оказывался при общении с людьми, сделали Плеве очень непопулярным среди высшего русского офицерства. Ведь все, прежде всего, были людьми, и каждый мог бы простить ошибки в стратегии скорее, чем неумение общаться.

В Могильнице вокруг здания, которое занимал Плеве, постоянно несли службу семь часовых, в то время как прочие командующие русскими армиями считали достаточным иметь один пост из двух часовых у дверей. Он оборудовал замаскированные пикеты на всех подступах к поселку. Каждый день после полудня он выезжал на конную прогулку в сопровождении эскорта из 12 казаков и всегда держал путь только в восточном направлении.

18 января выдался один из редких солнечных дней из тех, что я провел в Могильнице. Мы все обедали на квартире Плеве. Адъютант только что сообщил, что у генерала, наверное, находится посетитель, когда часовые во дворе неожиданно открыли стрельбу. Большой немецкий биплан трижды облетел деревню взад-вперед и сбросил сверху дюжину бомб. Пилот, несомненно, целил в наш дом, но не попал, и большинство бомб упали, не причинив никому ни малейшего вреда. И все же одна из них убила солдата и ранила еще двоих. Были ранены и две лошади. Еще одна, взорвавшись, разнесла в клочья работника-поляка. Все окна в домике начальника штаба и два окна в моей комнате были выбиты. Не прошло и 15 секунд после взрыва первой бомбы, как весь штаб Плеве разбежался отдавать распоряжения, то ли приказать солдатам стрелять, то ли, наоборот, прекратить огонь. Но на самом деле дело было в том, что каждый старался оказаться подальше от Плеве с его въедливым характером. Мы со стариком остались вдвоем, и он становился все более раздраженным после падения очередной бомбы. Он заявил, что такое скандальное поведение противоречит законам войны, и если бы пилота удалось захватить в плен, то генерал немедленно отдал бы приказ повесить его на самом высоком дереве поселка. Тут из кухни появился священник и еще более усугубил гнев командующего, попросив его приказать часовым прекратить огонь, поскольку это демаскирует здание, которое, как он боялся, может быть разрушено.

Значительная доля заслуги в том, что сложился прекрасный тандем Плеве – Миллер, принадлежит последнему, но все же, отдавая должное Миллеру как прекрасному начальнику штаба, я все же считаю, что Плеве из-за своей непопулярности оценен здесь ниже, чем это было на самом деле. Не раз мне приходилось слышать, как Плеве просто зачитывал своему начальнику штаба уже готовые приказы.

Для того чтобы увидеть, как обстоят дела в войсках, я посетил два корпуса 5-й армии, XIX и IV, потратив на каждый по три-четыре дня. Штабы обоих корпусов были расквартированы в домах польских помещиков. Штаб XIX корпуса расположился в Калене, а штаб IV корпуса, только что переданного из 2-й армии, – севернее, в Воле-Пенкошевской. Оба корпуса хорошо проявили себя: особенно высокой репутацией вплоть до самой революции пользовался XIX корпус.

В Калене я поселился в комнате в компании еще трех офицеров. Генерал Горбатовский В.Н. и офицеры его штаба приняли меня немедленно. Генерал является старым заслуженным солдатом и принадлежит к тому типу упорного бойца, который когда-то защищал один из секторов в обороне Порт-Артура. В январе 1915 г. это был большой оптимист, и его слова о том, что мы сокрушим немцев уже весной, после того как получим снаряды и пополнение, звучали воодушевляюще, хотя и не вызывали полного доверия. Интересно описывает этого человека один из младших офицеров штаба по имени Виктор Иванович. По его словам, принимая корпус, Горбатовский был не очень готов к этому. Он пытался командовать каждой ротой на передовой по отдельности, вместо того чтобы руководить из тыла всеми подчиненными войсками. А начальник штаба был очень стар и имел слишком мягкий характер, чтобы вмешаться: «И тогда на плечи нас, молодых, легло обучение командира корпуса. Поначалу эта миссия слишком отвлекала нас от выполнения основных обязанностей, и мы часто ссорились. Но через месяц мы могли сказать друг другу: „Что ж, мы хорошо обучили его!“»

В мирное время, когда корпус развертывался в Брест-Литовске, Хелме и Ковеле, в каждой роте было по 163 солдата. После мобилизации он был пополнен поляками из окрестностей Варшавы и русскими с Волыни.

Русские офицеры всегда относились к полякам как к худшим бойцам, но я считаю это предрассудком. В мирное время корпус располагался в Варшавском военном округе и был пополнен до штатной численности за счет поляков-резервистов. И после этого соединение проявило себя в целом лучше, чем корпус, прибывший из Московского военного округа, в ряды которого попало много призывников из промышленных центров. К тому же в XIX корпусе имелся более высокий процент солдат-евреев.

В Калене, как и везде, ясно видны разногласия между русскими офицерами и их польскими хозяевами. Похоже, что каждая из сторон слишком раздражает друг друга.

Однажды вечером я очень долго говорил с одним из наших хозяев-поляков. Он жаловался, что за время наступления немцы забрали у него 40 из имевшихся 60 лошадей и расплатились за них векселями российского правительства! В истории, продолжал мой собеседник, не было примера большей трагедии, чем та, которой стала для поляков эта война, когда обе стороны заставляют их сражаться против своих братьев, а гражданское население при этом несет на себе основные тяготы и лишения, связанные с тем, что бои ведутся на польской территории. Когда, завершив визит, я уезжал из того дома, этот человек быстро взбежал вверх по лестнице и вернулся назад с пакетом яблок, сообщив мне, что это подарок от его маленькой дочери, с которой я успел подружиться. Супруга хозяина выглядела раздраженной. По ее словам, она выходила из дома только один раз с тех пор, как там поселился русский штаб. И в самом деле, характерное для ординарцев и казаков пренебрежение элементарными правилами гигиены создает для леди проблемы в передвижении даже по собственной территории.

С другой стороны, по заявлению русских, помещики-поляки неплохо заработали на снабжении войск, но все равно они вечно недовольны. Как говорят русские, наши хозяева получали за пуд соломы по 50 копеек вместо 25 копеек, которые им заплатили бы в мирное время, а за пуд сена – по 75 копеек, а не по 30, как до войны. Еще один землевладелец потребовал от русского командования 175 рублей за ущерб, нанесенный его лесам, однако соответствующая комиссия после беспристрастного расследования оценила реальный ущерб в сумме 39 рублей.