Он замолкает, уставившись на пятна кофе на полу.

— У тебя диарея? — интересуется он, а я в ответ закатываю глаза.

— Да. От новостей, — отвечаю я. После вчерашних воспоминаний сложно смотреть на этого маньячину, как прежде. Я прекрасно помню наш поцелуй. И то обещание, которое он мне нашептал на ушко. А еще он оказался не таким уж дерьмом и даже вызвал мне такси. Он точно убийца?

— Ты про вашу свадьбу? — хмыкает маньяк, — забей. Рустам продал возможность вас сфоткать, но не договорился, что можно, а что нельзя писать.

Бинго! Поэтому меня теперь обзывают, как только могут. Я поднимаю обратно смартфон. Фотки вышли отвратительные. На них я с опухшими и красными от слез глазами. Очевидно же, что плакала, так какого дьявола никто из журналистов не набросился на Садаева и не избил его честь и репутацию сенсационным заголовком «бизнесмен-извращенец принудил юную девушку к браку»?!

Зато только ленивый не пошутил, что у меня скучное, унылое лицо, платье и прическа… настолько же унылые и скучные, как и моя биография. И что я не пара такому мужчине. И… еще много гадких абзацев, которые я даже не хочу читать.

Похоже, быть терпилой — моя карма. Иначе я не могу понять, какого дьявола это все происходит именно так.

— И сколько Рустам выручил за нашу женитьбу денег? — холодно интересуюсь я, листая новости.

— У меня нет доступа к его счетам, цып, но подозреваю, что невероятные бабки.

Еще одна новость — о перестрелке, автомобильной аварии и пострадавших. Только фотография в этой новости откровенно левая. Как выглядело то место, где мы едва не погибли — я запомню надолго. Врезалось в память.

Я закрываю браузер. Пожалуй, на сегодня интернета достаточно.

— Рустам откупил тебя от полиции, что ли? — спрашиваю я, вспоминая, что мы вчера уехали, оставив на месте одну машину охраны и целый труп. Минимум один труп.

Хирург скептически хмыкает, сложив руки на груди.

— Не знаю, цыпа. Мечтаешь, чтобы я сел снова? По твоим глазам вижу, что да. Не мечтай даже. Страдать, мотая срок, я не буду. Мне там нормально было. Связи уже есть. Приготовь лучше что-нибудь пожрать, а?

Начинается.

— Яйца кончились, — мстительно отвечаю я, а маньяк поводит плечом.

— Что-нибудь еще, кроме яиц. Не пытайся отмазаться, что не умеешь.

Боже мой. Закатив глаза, я ухожу на кухню, мимо этого ехидно ухмыляющегося убийцы. Вот она, дивная новая жизнь. Перестрелки, замужество по принуждению, съехавший с катушек отец и готовка. Всем почему-то надо от меня пожрать.

Я открываю холодильник и уныло перебираю запасы. Еды куча, но стоит мне достать пачку творога, и распаковать ее, как я понимаю, что продукт просто скис. Творог отправляю в мусорку, как и еще кучу другой просроченной еды, и холодильник резко пустеет. Рустам и маньяк рискуют оказаться однажды голодными. Или просто заставят меня готовить из воздуха. Этому я не удивлюсь.

В пакете с мукой на донышке болтается пара ложек белой пыли. Я сминаю бумагу и швыряю ее в ведро, зависнув окончательно. Стандртный набор продуктов для завтрака кончился. Порывшись еще раз на полках, я решаю сварить гречку с тушенкой, чем и занимаюсь в течении получаса в одиночестве, изредка помешивая ложкой коричневое нечто в сковородке.

Поняв, что маньяк не собирается меня тревожить, я достаю телефон и набираю Элю.

Несколько длинных гудков. Мелькает мысль — «она может быть на паре и телефон стоит на беззвучном, фиг ведь трубку возьмет», как в динамике раздается треск и тихий, немного удивленный голос:

— Диана?

Будто бы сто лет ее не слышала. Хотя прошло пара дней от силы. Даже где-то возле сердца тоскливо становится. Я закусываю губу, молчу, пытаюсь подобрать слова приветствия и думая, как бы ей объяснить, куда я пропала и почему мой телефон не отвечал…

— Привет. Это я, — просто говорю, так и не подобрав подходящие слова. Но на лице у меня против воли появляется глупая улыбка. Стоит только услышать голос подруги — и словно не было этих сложных дней. С Оксаной и Элей у меня связаны только приятные воспоминания…

В трубке внезапно раздается больно ехидная усмешка.

— Да я уже поняла. Удивилась, что ты набралась наглости позвонить. Забудь этот номер.

Меня словно через километры обжигает холодом в ее голосе. И ладонь, которой я сжимаю смартфон, немеет.

— Что? — вырывается у меня растерянно. Я не понимаю. Она приняла меня за другую Диану? Я не понимаю, почему она говорит со мной так. Это какая-то ошибка.

— То, — выплевывает Эля, заставляя меня вздрогнуть, — у тебя совесть есть звонить, а, Диан? И строить из себя мисс Невинность? Ты нас с Оксаной несколько лет за нос водила! Врунья! Мы тебя жалели и помогали, думая, что ты бедная девочка, у которой родители живут в селе, как ты нам рассказывала. Деньгами помогали, шмотки отдавали свои! Подарки дорогие и нужные дарили! А ты… дрянь! — подруга внезапно всхлипывает, — змея в овечьей шкуре! Из-за твоего отца посадили моего папу! А я тебе столько рассказывала… думала, что…

— Эля…

— Заткнись! Я не хочу слышать твой голос!

Я замолкаю и в шоке слушаю ее несвязную речь, пытаясь понять, что произошло. Эля не раз упоминала, что ее отец был в тюрьме и из-за этого потерял какой-то очень важный пост, а их семья оказалась за чертой бедности на долгие годы. После они выправились. Папа Эли нашел другую, денежную, но вредную работу, из-за чего умер довольно рано. Зато мама взяла себя в руки и пошла работать по специальности. Журналистом. Стала довольно известным человеком, успела взять интервью у многих известных людей. А Эля пошла по ее стопам.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но Эля ни разу не упоминала… ни одним словом не обмолвилась, что моя семья как-то ей навредила. Моя фамилия ни разу не прозвучала в наших разговорах.

Она внезапно шумно выдыхает в трубку.

— Если моей маме что-то сделают, — быстро и твердо произносит она, — я тебя найду, Диана и зарежу. Реально. Попробуй только открыть рот и выболтать тайны, которые я сболтнула. Гори в аду, мерзость.

И отключается.