Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо, мам, — с большим трудом выкрикиваю, пока Максим замирает на месте, но не отпускает меня.
В коридоре щёлкает дверь, а я и выдохнуть спокойно не могу. В такой-то позе…
— Видишь, а ты переживала, — делано-беззаботно говорит Максим, пока я привыкаю к нему внутри.
А потом крепче перехватывает меня за талию и начинает двигаться. Совсем не так, как вчера вечером. Быстрее, мощнее, жёстче. Пугаюсь только в первые секунды, а потом закрываю глаза и покоряюсь, понимая, что все страхи только в моей голове. Обмякаю в его крепких руках, позволяя делать то, что ему хочется. Иногда же так можно? Отпустить контроль, отдать его в руки тому, кому доверяешь. Кто держит крепко, надёжно. Не упустит, не сломает, не причинит вреда.
И доверие вознаграждается. Сладкой дрожью, тягучим спазмом и тихим хриплым шёпотом любви.
* * *
Когда мама возвращается, мы сидим на кухне и пьём ещё по кружке чая. Максим выглядит довольным и расслабленным. У меня же внутри всё ещё немного тянет, но это не причиняет дискомфорта, лишь напоминает о страсти и о том, что я желанна для любимого.
— Мам, нам уже пора. Это сегодня были консультации, а завтра к первой паре и весь день учимся.
— Да, давайте, лучше ехать ещё по светлому.
Максим прощается с мамой и спускается на улицу, я ещё мешкаю в коридоре, понимая, что мама мне хочет кое-что сказать.
— Ну пока, до следующих выходных, мам, на этих не смогу приехать.
— Да, давай, дочь, — мама крепко обнимает меня. — И… я рада. Максим очень хороший молодой человек.
— Мам…
— Мне нравится, как ты светишься рядом с ним, — мама улыбается и целует меня в щёку. — Ну всё, беги, а то замёрз уже он там, видимо. С каждым днём зима подступает все ближе. И капюшон накинь, пока до машины добежишь!
— Хорошо!
Торопливо скатываюсь по ступеням на улицу и… никого не обнаруживаю у подъезда. Может, отошёл куда…
— Максим? — зову негромко.
Машина заперта, фары выключены. И тут я замечаю, что стоит она как-то чуть ниже, чем была. Шины! Все четыре колеса спущены.
Внутри запускается паника, накачивая сердце страхом. По спине ползёт холод. Где он? Что случилось?
— Максим!
В бешеном раздрае сжимаю ладони у груди. Что делать? Найти! И, кажется, я знаю, где…
Где же ты… Хоть бы всё было хорошо!
Забегаю за угол школы и вижу, что всё ещё хуже, чем я предполагала. Их пятеро, а он один. Двое держат под руки, а Влад, стоя ко мне спиной, как раз замахивается и со всей силы бьёт Максима кулаком в лицо.
Горло перехватывает судорогой, но я всё же срываюсь на крик.
— Не трогай! Не смей! Влад!
Добегаю так быстро, как могу, но поскальзываюсь на луже грязи и едва не падаю, в последний момент вцепившись скрюченными пальцами в куртку Акуленко.
— Не надо, прекрати! Ему же больно!
Но от Влада меня отталкивает другой парень, и я снова едва не падаю. Узнаю его — это Славик Широков, мой одноклассник, с которым учились вместе до девятого.
— Слава, вы что же творите, прекратите!
Вижу, что Максим с трудом удерживается в сознании. Глаза мутные, из носа частит кровь на землю, смешиваясь с осенней грязью. Какая несправедливость, какой кошмар наяву. За что они так с ним? С нами.
— А это, Рудик, последствия, — Широков злобно оскаливается. — Надо было думать своей симпатичной башкой, прежде чем шпилиться с городскими мажорами.
Влад ко мне даже не поворачивается. Я чувствую исходящую волнами от него ненависть. Да что же мы тебе сделали?
— Что-то ты уже не такой крутой, мажорчик? — Акуленко снова засаживает кулак Максиму под дых.
Ларинцева сворачивает пополам, он падает в грязь на колени, потому что придурки отпускают его, даже скорее швыряют. А потом начинают бить ногами. Я схожу с ума от ужаса, умираю внутри с каждым ударом, кричу, чтобы его отпустили, пытаюсь вырваться из грязных лап Широкова. Жуткое зверство. Невозможная подлость. Сердце заходится, когда Максим мне выкрикивает, чтобы уходила, чтобы бежала домой. Но как я могу? Начинаю колотить Славика кулаками куда попало.
— Как благородно! — с ненавистью выплёвывает Акуленко, наклоняясь над Максимом.
— Чего не скажешь о тебе, чмо. Пятеро на одного как-то не по-пацански.
Я оборачиваюсь, как и Влад с его дружками. Из-за угла школы к нам направляются несколько человек. Сквозь слёзы я узнаю Романа, Миксаева ещё двоих парней, имена которых не помню, но знаю, что это Максима друзья. Господи, даже не верится, что они тут!
Пока Акуленко со своими насторожено разворачиваются, отталкиваю Широкова и подлетаю к Максиму. Он сплёвывает кровь и, держась за рёбра, поднимается. Подхватываю его аккуратно под руку и стараюсь немного отвести в сторону.
— Даже не спросишь, кто мы такие? — Миксаев улыбается такой милой и добродушной улыбкой, что у меня мороз по коже пробегает. — И зачем пожаловали в вашу клоаку?
Внезапно из-за угла появляется Вера.
— Вот ещё кое-кого встретили недалеко тут.
Она толкает вперёд девушку, в которой я узнаю ту самую Лию, что опоила Максима в клубе, ту, с которой он однажды при мне развлекался. Неужели они с Владом знакомы?
Вот только раньше у неё были длинные, до самой талии, красивые волосы цвета воронова крыла, а сейчас очень короткая стрижка.
Лия по инерции делает несколько шагов в сторону парней Акуленко, когда Вера толкает её.
— Смотри, Макс, — зло выплёвывает Лия. — Что твоя бешеная сука со мной сделала!
Вера улыбается так, будто выиграла гран-при. Только вот взгляд необыкновенных глаз горит адовым огнём.
— Всегда хотела попробовать себя в парикмахерском искусстве. И, кстати, такое себе выступление, Влад, — обращается к Акуленко. — Вертушки — полное говно, прыжки тяжёлые, criss-cross без энтузиазма. Не зажёг, короче. Унылое дерьмо ты, Влад.
— Нарываешься, сука, — Акуленко стоит широко расставив ноги, кажется спокойным, но видно, как на лице ходят желваки.
— И вообще, — Вера действительно нарывается, только ей как-то совершенно не страшно. — Что за имя такое припиз*енное — Влад? Только придурка могут так звать.
— Верунь, — со смешком окликает её Миксаев. — Тебя заносит. Вообще-то, я тоже Влад.
— Прости, Микс, — она хихикает. — Но ты тоже придурок.
Они ведут себя так, словно тут не происходят разборки, словно Максим не истекает кровью, а я не умираю от страха за него. Микс и Вера просто ведут светскую беседу, не обращая внимания на прикованные к ним взгляды обеих сторон.