— Естественно, мог. Но не оказался. Оказались вы. И этому может быть какая-то причина — и мы даже способны ее отыскать. Скажите, Майкл, вам не пора встретиться с Табитой Уиншоу? Ведь знаете, век ее не настолько долог.

— Знаю — я все время откладывал нашу встречу. А кроме того, у меня сложилось ощущение, что этого не очень хочется издателям.

— Ах да, ваши непостижимые издатели. Еще та компания, я бы сказал. Больше всего на меня произвела впечатление обстановка их офиса, вернее, того, что удалось разглядеть во время моего краткого неофициального визита. Я даже прихватил с собой одну брошюру, если вас это не шокирует. — Дотянувшись до своего письменного стола, он покрутил передо мной дорогим глянцевым каталогом и пролистнул несколько страниц. — Список явно эклектичен, — пробормотал он. — Возьмите, к примеру, вот это: „Прямо Фрицу на башку: беспечный отчет о бомбардировках Дрездена“, автор — командир эскадрильи „Яблочко“ Фортескью, награжден крестом Виктории. Должен сказать, звучит уморительно. Вот еще в глаза бросается: „Лютеранский подход к фильмам Мартина и Льюиса“[69]. А вот еще лучше — „Плинтусы от А до Я“ преподобного Дж. У. Чечевиджа, „несравненный справочный материал в удобном карманном формате“, как здесь говорится, „к его предшествующим революционным работам“. Прямо рог изобилия, а?

— Что вы мне рассказываете, — ответил я. — Я каждый год получаю на Рождество посылку с таким богатством.

— Ну, само по себе это довольно щедро, как вы думаете? Похоже, в их сфере книгоиздания денежный поток не иссякает. Этот тип, что управляет издательством, — Макгэнни, так? — должно быть, умелый бизнесмен. У меня такое чувство, что в его делишки следует заглянуть немного глубже.

Его план дальнейшего расследования меня несколько разочаровал, и я не удержался:

— Но что нам это даст? Как мы выясним, чем занимался Лоренс в сорок втором году?

— Может, и ничего, Майкл. Но что бы там ни было, возможно, подлинная загадка — вовсе не в этом.

— Так что именно вы предполагаете?

Финдлей выбрался из кресла и подсел ко мне на оттоманку.

— Я предполагаю, — сказал он, кладя свою старческую клешню мне на ляжку, — что подлинная загадка — вы сами. И в ее решении я намерен добраться до самого дна.

* * *

Кеннет:

— Мисс, вы, случайно, не знаете, где моя спальня?

Ширли грустно покачала головой:

— Боюсь, что нет.

Кеннет:

— О, — и умолк. — Простите. Я пойду.

Я размышлял над тем, как меня назвал Финдлей: „Один актер, которому на сцене с партнерами настолько не по себе, что поневоле задумаешься, не забрел ли он сюда из совершенно другой пьесы“. Описание, как ни странно, очень точное — именно так я раньше и рассматривал себя по отношению к семейству Уиншоу. Например, в этот вечер…

Ширли поколебалась — в ней собиралась решимость:

— Нет. Постойте. — Она сделала повелительный жест. — Отвернитесь на минутку.

Кеннет отвернулся и уперся взглядом в зеркало, где увидел собственное отражение, а у себя за спиной — Ширли. Она стояла спиной к нему и через голову стаскивала комбинацию.

…ушел от Финдлея, сел на 19-й автобус с ощущением привычного уныния, что затапливало меня, пока ехал в Юго-Восточный Лондон; добрался до дому. Вся эта обыденность, слишком знакомая обстановка превратили его рассказ и прораставшие из него безумные готические кошмары в какую-то абсурдную фантазию…

Кеннет:

— Э… секундочку, мисс.

Он торопливо опустил зеркало — оно было подвешено на шарнирах.

Ширли повернулась:

— А вы милый. — Комбинацию она с себя уже стянула и теперь начала расстегивать бюстгальтер.

… Неужели у этих нелепых людишек те же тревоги, что у меня? Неужели у них — те чувства, которые я способен понимать и разделять? Ведь недостаточно просто сказать, что они из других кругов. Все гораздо чрезмернее, предельнее: они вообще принадлежат другому жанру существования. Тому, что по-настоящему приводит меня в ужас…

Ширли спряталась за головой Кеннета.

Кеннет:

— Ну, э… симпатичное лицо — это еще, знаете ли, не все.

По-прежнему удерживая зеркало, он старался не смотреть в него, но время от времени совладать с собой не мог. От каждого взгляда лицо его слегка кривилось физической болью. Ширли надела ночную сорочку.

… а за несколько последних лет едва не вынудил меня утратить, как я теперь понимал, все ощущение того, как нужно жить. Фактически чуть не убил меня — или, по крайней мере, усыпил: вызвал такой паралич, от которого я, быть может, никогда бы не оправился, не постучи в дверь Фиона и не сними воспроизведение со стоп-кадра…

Кеннет:

— Не все то золото, что блестит.

Ширли вынырнула из-за его головы, тело уже закутано в короткий халатик.

— Теперь можете повернуться.

Он обернулся и посмотрел на нее. Казалось, он доволен.

— Ничего себе. Весьма вызывающе.

Я выключил телевизор. Кеннет и Ширли сжались в светлую точку, а я пошел на кухню налить себе еще выпить.

Всякий раз заходя в кухню и видя свое отражение в оконном стекле, я вспоминал о том вечере, когда впервые ко мне зашла Фиона и попросила поставить имя на ее подписном листе, а потом снова и снова повторяла свою историю, чтобы я все понял.

И вот — снова это отражение. Но если заглянуть за него — что там? Не очень много. Хоть я и сновидец, до Орфея Кокто мне далеко — это он мог проходить сквозь жидкие зеркала в невообразимые миры. Нет, я больше похож на Кеннета Коннора — и навсегда останусь похожим на него. Вечно буду удерживать себя, чтобы не глянуть в зеркало на роскошную и ужасающую реальность, что обнажается всего в нескольких дюймах у меня за спиной.

Вот только прошлым вечером я увидел новое отражение: мимолетно, поскольку пришлось закрыть глаза пред его красотой, однако было оно столь отчетливым, столь реальным, что даже сейчас я пытаюсь распознать его следы, не до конца веря, что у оконного стекла не может быть памяти.

…Les miroirs feraient bien de refrechir davantage. Trois fois…[70]

Фиона зашла с небольшим саженцем фуксии, который хотела прибавить к джунглям, уже заполонившим все свободные поверхности у меня в квартире. В старом джемпере и джинсах; выпить или поболтать не осталась — ей хотелось поскорее лечь, хотя на часах было всего восемь. Очевидно, на работе у нее выдался трудный день, к тому же снова поднялась температура. Несмотря на это, казалось, Фиона ищет предлог, чтобы не уходить: проверила все до единого растения, хотя я чувствовал, что мысли у нее заняты совсем не этим. Казалось, она хочет что-то сказать — что-то очень важное. А потом мы вышли в кухню, где горел яркий свет, и я снова спросил, точно ли она не хочет пива, джина с тоником, водки с апельсиновым соком или чего-нибудь еще. Тут она прислонилась к холодильнику и спросила, не могу ли я оказать ей услугу.