– Тот надутый индюк, выступавший по телевизору недели две назад?

– Именно. Собственно, изучая его специализацию, я сама научилась в ней разбираться. Поэтому узнала некоторые лекарства: какие-то были для лечения старческих расстройств, очевидно, таблетки родителей, которые Ла Манте не хватило духа выбросить – очередное подтверждение его культа мертвых. Но тут и там виднелись также те, что часто выписывают для лечения посттравматического синдрома. Так что я сложила два и два и догадалась, что Ла Манте от Бьянки нужен был ключ, чтобы выбраться из тумана депрессии, помешательства и чувства вины, в котором он бродил с тех пор, как погибли его родные, и из-за которого он постепенно потерял и работу.

Комиссар смотрит на меня так, будто хочет прочитать мысли.

Выглядит довольным, будто я одна из его ребят.

– Остается только история про… Батуффоло, верно?

– Когда вы вошли, наверное, не заметили у двери небольшой шкафчик и корзинку сверху, такую обычно ставят для всякой мелочи? Конечно, вы были заняты и не смогли бы. Так вот, внутри корзинки, обтянутой тканью с котятами, лежала подушечка, по размеру чуть больше, чем обычно кладут для красоты, а сбоку выведено детским почерком: Батуффоло. В идеально чистом и чрезмерно организованном доме человека с расстройством такого обычно не встретишь. Это была корзиночка котенка, судя по всему, очень любимого. Воспоминание о далеком прошлом.

Какое-то время мы оба молчим.

– Похоже, вы снова это сделали, – наконец произносит Берганца.

– Сделала что?

– Как вы тогда сказали? Балаган из серии «залезть в голову преступника», вот.

Оба улыбаемся.

– Сарка, вы же сейчас без работы, верно?

– Точно. Спасибо, что напомнили. Со всей этой суетой я и забыла.

– Не хотите работать в полиции?

Моя очередь пораженно молчать.

– В качестве консультанта или вроде того. Должность мы найдем. Конечно, мне нужно будет научить вас каким-то основам, а вам, возможно, придется поехать со мной разбираться в какой-то другой чрезвычайной и не очень комфортной ситуации, но…

– Я согласна.

– Это будет работа эпизодическая, и оплата чудовищно низкая.

– Да, ведь до этого я…

– Однако я могу научить вас стрелять.

– Я же уже сказала, что согласна?

– Вы же не выстрелите в Риккардо Ранди, правда?

– Этого обещать не могу.

– Не страшно, – улыбается Берганца.

Все могло бы так и закончиться, и меня бы это устроило.

Но уже в дверях я оборачиваюсь на оклик Берганцы, оставшегося у себя за столом.

– Знаете что, Сарка? Это нечестно. Вы знаете свое дело, так какого хрена – простите. Я хочу сказать, что эти разовые консультации будут как манна небесная для меня, то есть для нас в комиссариате, но уж точно не обеспечат вам кусок хлеба. Во всяком случае, не такой кусок, чтобы хватало на каждый день.

– Считаю своим долгом предупредить, что обычно я питаюсь чипсами и сырными палочками и в последнее время еще шотландским виски.

– Вам не по себе, Сарка?

– Нет, просто любопытно, что вы задумали.

– В таком случае держите свою склонность к идиотским штукам под контролем, потому что, судя по всему, она прогрессирует. – Рассмеяться хочется обоим, поэтому оба старательно это скрываем. – Я собирался сказать, что у меня есть идея. – И он тянется к телефону.

Я не вижу лица Энрико, когда комиссар рассказывает ему о том, как мы освободили Бьянку, и о гениальной стратегии, которую я придумала, чтобы ей не причинили вреда. Не вижу, как меняется выражение моего бывшего начальника, от искреннего облегчения до подозрения и наконец до безысходности, как его широкий лоб покрывается капельками пота на словах Берганцы о том, что теперь они должны сообщить обо всем в газеты, «потому что вы же понимаете, синьор Фуски? Это наш долг перед обществом, и мы обязаны его выполнить». Мне не виден ужас в остекленевших глазах Энрико, слушающего объяснения комиссара, что, «возможно, есть способ» избежать мировой огласки того, что Бьянка – фальшивка, результат хитроумных коммерческих махинаций, и помешать разразиться скандалу космических масштабов, который, может, и не пустит ко дну издательство «Эрика», но уж точно сотрет с лица земли самих Бьянку с Энрико. Если только Энрико не согласится на единственное решение, которое поможет залатать пробоину.

– Вы же понимаете, Фуски, что кое-кто больше других заинтересован в раскрытии своей выдающейся роли в этой истории, и чтобы убедить ее отказаться от, впрочем, заслуженной выгоды от популярности, необходимо предложить что-то по меньшей мере столь же заманчивое, вы согласны?

– Черт возьми, вы только что шантажировали Энрико! – вполголоса восклицаю я, когда Берганца кладет трубку.

– Нет, это вы шантажировали Энрико, – уточняет комиссар.

– Но это же вы все сделали! Вы заставили меня совершить преступление, которое мне самой бы и в голову не пришло!

– Да, если бы только в полиции знали, – усмехается Берганца.

И вот я здесь. В лифте с Морганой, возвращаюсь из издательства «Эрика» с контрактом в кармане. Который предусматривает:

1. Что я могу продолжать работать на полную ставку на вышеупомянутое издательство в прежней должности и с существенной прибавкой к жалованью.

2. Что издательство «Эрика» сразу же опубликует мою книгу на любую тему, как только я ее напишу и сдам в редакцию, и выйдет она под моим именем.

3. Что вышеуказанное издательство «Эрика» установит на продвижение, распространение и продажу зарубежных прав на роман Сильваны Сарки точно такую же сумму вплоть до одного евро, ни больше, ни меньше, какую в итоге вложили в продвижение, распространение и рекламную кампанию по продаже иностранных прав для книги «Прямее гитарной струны» Риккардо Ранди.

Все это при условии, что я буду держать рот на замке обо всем, что знаю о Бьянке, ее похищении и, главное, о подробностях ее освобождения – в особенности той части, где, чтобы спастись, ей пришлось признать, что она все выдумала.

И чуть не забыла: прежде чем подписать контракт, я заставила Энрико купить мой новый том «Ангельских хроник». За тридцать пять тысяч евро.

Можно было бы получить и больше, но мне уже было все равно. Я также могла бы попросить другую должность в издательстве, обычного редактора, но дело в том, что я не обычный редактор. Я призрак пера, который, как сказал бы комиссар Берганца, залезает в голову к другим и делает то, что этот мозг сам не смог бы сделать. Подумав, я поняла, что это единственная работа, которая мне не надоедает, а так как, в принципе, меня утомляет и раздражает очень многое, зачем добавлять в список еще один пункт, так ведь?