ой-о, никто не услышит…». К ним они и подсели без всяких здрасьте.

— А что-нибудь из «Пикника» умеешь? — спросил Шаламов, когда парни допели «Чайф».

— Например, что? Я, вообще, «Чайф» люблю, но кое-что и из «Пикника» знаю, — ответил тот, что с гитарой. Его лицо закрывали длинные тёмные пряди, с виду давно не мытые и не чёсанные. Но Шаламову этот гитарист всё равно казался замечательным.

— «Самый звонкий крик — тишина» знаешь?

Парень хмыкнул, ударил по струнам и надсадно запел:

— Он войдет, никого не спросив, ты полюбишь его не сразу,

С первого взгляда он некрасив, со второго — безобразен.

Шаламов слушал, почти с восторгом глядя на этого хиппи. На площадке тем временем началась суета. Делегация из молодых мам попросила непрошенную компанию удалиться и петь где-нибудь в другом месте. Желательно подальше. Девчонки ввязались с женщинами в перепалку, Шаламов же как будто их вовсе не видел и не слышал.

— А можешь «Смутные дни»…?

— Неа…

Шаламов недовольно скривился.

— Ну а «Истерику» можешь?

Была ему «Истерика».

— Здесь же дети! — с чувством воскликнула одна из мамочек, почему-то обращаясь непосредственно к нему.

Шаламов, держа в пальцах незажжённую сигарету, указал ею вверх и флегматично ответил:

— Мы все здесь дети. Божьи.

Потом в помощь женщинам подоспела тяжёлая артиллерия — бабушки. Насели так, что от их ругани никакой музыки не было слышно.

— Поехали ко мне, — позвал всех Шаламов.

— А Вероника? — шепнул ему Дёмин.

— Какая, нафиг, Вероника? Это моя хата!

Но гитаристы как-то незаметно слиняли, а без них у Шаламова угас весь кураж. Одна из подруг предложила:

— Можно поехать к нам!

Шаламов посмотрел на них так, будто впервые увидел и не понимал, кто они и откуда. Потом обхватил одной рукой Дёмина за плечи:

— Пошли отсюда.

Девчоночье "А мы?" пропустил мимо ушей.

Дёмин проводил его до дома — уж больно того развезло, аж качало. По пути Шаламов всё же не удержался:

— А как там Эм поживает? — спросил, пряча за ухмылкой напряжение.

— Отлично, — ответил Дёмин. — Сегодня работает.

— Пойдём поднимемся? Ещё посидим…

— Нет, поздно уже, домой надо, — отказался Дёмин и поехал к себе.

Шаламов вдруг разозлился: он тут загибается, а ей — отлично! И вместо того, чтобы вернуться домой, поймал зачем-то частника.

Тот не хотел везти такого пьяного, но Шаламов сунул ему купюру и пообещал: «Тут недалеко». Бедняга намучился, пока вёз Шаламова — тот или нёс какую-то несусветную чушь, или клевал носом, засыпая, и на вопросы: «Куда дальше?» не отвечал. Покружив по центру, таксист, наконец, высадил его у «Касабланки».

Шаламов постоял, покачался на тротуаре, опираясь на костыль, и похромал в уже знакомый, ненавистный двор. И пяти минут не прошло, как стальная дверь с протяжным скрипом распахнулась и в ярко-освещённом прямоугольнике возник её силуэт. Строго говоря, он понятия не имел, чей это силуэт — в глазах всё плясало, но решил, что это обязательно должна быть она, и двинулся навстречу.

— Дежа вю, — хмыкнул он, появляясь из тени.

Это действительно оказалась Эм. Она вздрогнула от неожиданности, отступила на шаг. Он медленно надвигался, впившись в неё взглядом. Две недели её не видел! Как будто вечность. Но почему она так вздрогнула? Испугалась? Или потому что ждала другого, а тут он? В голову ударила злость, дурная и весёлая. Кровь в венах заиграла, даже боль в уставшей ноге куда-то исчезла.

— Кого-то ждёшь, да, Эмммм?

Она взглянула на него обескураженно.

— Эш? Ты что, пьян?

— В стельку. Жаль мне себя немного, жалко бездомных собак, — с деланым пафосом продекламировал он. — Эта прямая дорога меня привела в кабак. Так кого ты ждёшь? Уж не своего ли мерина?

— Что? — не поняла она, всё так же поглядывая на него с недоумением. — Меня там такси ждёт.

— Такси… а мерин куда делся?

— Я не понимаю, о чём ты. Какой мерин? Ты так про себя, что ли?

— С какой это стати?

Эм смотрела на него в лёгком ошеломлении.

— Ну так что, Эм? Где он? И кто он? Уж не тот ли козёл, который тебя лапал?

— Эш, что за ерунду ты несёшь? — нахмурилась Эм.

— Ой, только давай без вот этого всего. Я всё видел.

— Видел — что?

— Тебя видел, тебя. И его видел.

— Я тебя не понимаю! Ты про что вообще?

— Эм, скажи лучше правду. Я прошу. Я ведь честно понять тебя пытаюсь…

— Какую правду?

Он взглянул на неё укоризненно.

— Эм, ну скажи, ты с ним из-за денег, да? Если тебе так нужны были деньги, почему мне не сказала?

— С кем?

— С кем-с кем. С козлом этим… с которым я тебя видел.

— Знаешь что? Ты бредишь! Пусти! Меня такси ждёт! — Она решительно шагнула в сторону, но Шаламов поймал её, грубо прижав к прохладной шершавой стене спиной. С глухим стуком упал на землю костыль.

Эмилия ахнула и попыталась высвободиться из его захвата, но не тут-то было. Он буквально вдавил её собой в стену. Жёсткие пальцы сомкнулись тисками на её запястьях.

— Ты пьян!

— Угу, — склонился он к её лицу.

— Ты… — гневно начала она, но он не дал договорить — впился в её губы порывисто и жадно. Несколько минут Шаламов целовал её самозабвенно, исступлённо, а когда осознал, что она отвечает на его поцелуй, вдруг отшатнулся.

— А с ним ты тоже так…?

Эм ошарашенно уставилась на него, пару раз открыла и закрыла рот, словно хотела что-то сказать, но не сумела издать ни звука. Широко распахнутые глаза её заблестели. Слёзы эти как будто его отрезвили.

В самом деле, зачем он так с ней? Зачем унижает и мучает её? Она сделала свой выбор — её право. Он её выбор не принял — его право. И не надо цепляться за неё, не надо устраивать драмы. Просто хочет быть с ней до одури несмотря ни на что и в то же время понимает, что теперь это невозможно. Вот и злится, и срывает злость на ней, а надо просто её отпустить и как-то жить дальше. Что-то такое он ей и высказал заплетающимся языком.

— Знаешь, Эш, ты правда лучше больше никогда ко мне не подходи. Я не знаю, зачем ты это всё напридумывал и говоришь мне, но теперь я и сама больше не хочу тебя видеть.

Шаламов медленно поднял руку, нежно коснулся её щеки на мгновение, но Эм тут же отдёрнула лицо. Глаза её ещё блестели от слёз, но взгляд горел. Он убрал руку, взглянул с грустью, как будто и не пьян совсем, одними