Километрах в пяти от южного побережья Англии находится тихий островок — остров Уайт. У его берегов пришвартованы сотни яхт. Это любимое место отставных морских офицеров и респектабельных туристов. Летом 1970 года его оккупировали несколько сотен тысяч человек — меломаны, хиппи, бунтари; на пять дней население острова выросло в шесть раз. Фестиваль проходил на склоне холма Афтон-даун, а с соседнего холма открывался прекрасный обзор на облака пыли над проломленными заборами и столбы дыма над подожжёнными грузовиками и ларьками. Этот холм, получивший прозвище Холм Разгрома (все, кто был там, понимали почему), превратился в лагерь безбилетников, некоторые из которых и устраивали беспорядки. В отдалении, у сцены, виднелись тысячи усталых людей, которым уже несколько дней показывали музыкальную программу, способную соперничать с Вудстоком. В тот год на острове Уайт играли The Who, The Doors, Майлс Дэвис, Донован,

Ten Years After. Леонарду достался предпоследний сет заключительного, пятого дня фестиваля: после Джими Хендрикса и Джоан Баэз, перед Ричи Хейвенсом.

С каждым днём обстановка на острове Уайт накалялась всё больше. Промоутеры ожидали сто пятьдесят тысяч зрителей, но приехало на полмиллиона человек больше, и многие из них не собирались платить за билет. Промоутерам ничего не оставалось, как объявить фестиваль бесплатным, но даже после этого агрессия не пошла на убыль. Во время выступления Криса Кристофферсона на сцену полетели бутылки, его фактически согнали со сцены. «Они всех освистывали, — говорит Кристофферсон. — Кроме Леонарда Коэна». День клонился к вечеру, а дела становились всё хуже. Баэз вызвалась выступить перед Хендриксом, чтобы немного успокоить людей. «Я знала, что под мою музыку немного сложнее устраивать поджоги», — рассказывала она [12]. Во время сета Хендрикса кто-то из толпы запустил фальшфейер, от которого загорелась крыша сцены. Хендрикс продолжал играть. Леонард и Джонстон стояли рядом и смотрели.

- Леонард не волновался, — говорит Джонстон. — Хендриксу было плевать, и нам тоже. Леонард никогда не обращал внимания на такие вещи.

Единственное, что вывело его из себя, это когда ему сказали, что нет ни фортепиано, ни органа (не знаю, в чём было дело, может быть, их подожгли и сбросили со сцены), а значит, я не мог с ним играть. Леонард сказал: «Я буду в трейлере, посплю немного. Разбудите меня, когда найдёте фортепиано и орган».

Леонард принял немного мандракса. В два часа ночи его разбудили и вывели на сцену — костюм-сафари, щетина на подбородке, длинные волосы, стеклянные глаза. Музыканты его «Армии» занимали свои места, а он глядел в слепую ночную черноту.

Джефф Декстер, известный британский диджей того времени, который прямо на сцене ставил пластинки между выступлениями, объявил о начале сета. Он сразу увидел, что Леонард и его музыканты «совершенно обдолбались мандраксом; они были в таком состоянии, что я мог бы трахнуть их всех, а они бы и не заметили». Он волновался за их безопасность, как и Мюррей Лернер, режиссёр-документалист из Америки, снимавший фестиваль. «Я подумал, что сейчас будет катастрофа, что с ним будет то же самое, что с Кристофферсоном, — говорит Лернер. — Но он выглядел совершенно спокойным».

- Он был спокоен из-за мандракса, — говорит Джонстон. — Это спасло наше выступление, спасло фестиваль. Глубокая ночь, куча людей, которые промокли под дождём, подожгли сцену Хендриксу, не спали несколько дней… [И правда

- все условия для агрессии и хаоса.] Но потом Леонард, накачанный мандраксом, начал петь, очень медленно, так медленно, что песня длилась минут десять: «Like… a… bird». И все слушали его, как заворожённые. Я ничего более потрясающего не слышал.

- Может быть, Леонард и был под кайфом, но это не привело ни к каким музыкальным просчётам, — говорит Чарли Дэниелс. — Иногда с публикой тяжело работать, было поздно, но он просто уловил их настроение. Он очень твёрдо, но аккуратно всех успокоил.

Перед тем как запеть, Леонард обратился к невидимым для него сотням тысяч человек так, как будто сидел с ними в маленькой тёмной комнате. Он рассказал им — медленно, спокойно — историю, которая прозвучала, как притча, сработала, как гипноз, и в то же время позволила ему замерить температуру аудитории. Он рассказал, как в детстве ходил с отцом в цирк. Ему не очень нравилось в цирке, но ему понравился человек, который встал и попросил всех зажечь спички — так они увидят друг друга. «Могу ли я попросить каждого из вас зажечь спичку, — сказал Коэн, — чтобы я увидел, где вы?» Сначала немногие откликнулись на его просьбу, но потом, играя, он видел, как сквозь дождь и туман зажигаются всё новые огоньки.

«Он загипнотизировал их, — говорит Лернер. — И я тоже впал в транс». Для влюблённых Леонард спел «Suzanne», сказав: «Может быть, под эту музыку хорошо заниматься любовью», а для бойцов он спел «The Partisan», посвятив её «Джоан Баэз и работе, которую она делает». «Это было волшебство, — говорит Джонстон. — От первой секунды до последней. Я никогда не видел ничего подобного. Он был невероятно хорош». Тридцать девять лет спустя это завораживающее выступление было издано на компакт-диске (со съёмками Лернера на прилагающемся DVD) — Leonard Cohen: Live at the Isle of Wight 1970.

* * *

Через месяц после фестиваля Леонард с Джонстоном и «Армией» снова оказались в студии A в Нэшвилле, чтобы записывать свой третий альбом Songs of Love and Hate. Они работали каждый день с 22 по 26 сентября 1970 года: начали через четыре дня после смерти Джими Хендрикса в Лондоне в возрасте двадцати семи лет, а остановились за восемь дней до смерти Дженис Джоплин в том же возрасте в лос-анджелесском отеле. Перерыв в записи был сделан ради нескольких выступлений в США и Канаде в ноябре — декабре. Первое из них состоялось на концерте против войны во Вьетнаме в Висконсинском университете в Мэдисоне. Летом в университете был устроен взрыв самодельной бомбы, и Леонарду предложили защиту «белые пантеры»11001, но он отказался. Он начал концерт с песни, которую выучил в социалистическом летнем лагере, «Solidarity», и посвятил вдохновлённую Нико «Joan of Arc» памяти другой своей музы, Дженис Джоплин.

Когда 10 декабря Леонард приехал в Монреаль на свой последний концерт 1970 года, в городе действовало военное положение, введённое после того, как прямо в родном для Леонарда Уэстмаунте членами Фронта освобождения Квебека были похищены журналист и британский торговый представитель. Премьер-министр Канады Пьер Трюдо — старый приятель Леонарда по «Лё Бистро», обладатель ещё одного знаменитого плаща, но только бежевого, а не синего — заявил рассердившему его телерепортёру: «Много у кого сердца обливаются кровью, потому что им не нравится видеть людей в шлемах и с оружием. Всё, что я могу им сказать, — обливайтесь кровью и дальше». Встретим новое десятилетие; оно не отличается от предыдущего. Сидя в своём домике в иммигрантском квартале, Леонард и Сюзанна смотрели, как мерно падает снег. Снег тихо ложится на улицы, и всё становится белым.

13

Вены как сетка дорог

На фотографии в углу обложки он улыбается, как блаженный дурачок. Этот снимок был сделан в туре: экстатические глаза, небритое лицо, голова растворяется в чёрном фоне. На обороте, белым по чёрному, как на грифельной доске в психушке, вместо списка песен — надпись: