Билл Донован, Рон Корнелиус и Боб Джонстон согласились участвовать во втором туре и собрали новую группу. Фаулера и Дэниелса заменили два музыканта из Калифорнии: фламенко-гитарист Дэвид О’Коннор и джазовый басист Питер Маршалл, живший тогда в Вене. Начались отведённые на репетиции три недели, а Джонстон всё ещё искал бэк-вокалисток: «Была одна рыженькая девушка, просто роскошная. Она сказала: «Вы сделаете страшную ошибку, если не возьмёте меня с собой» — и я ответил: «Знаю, я ещё никого лучше не слышал». А на следующий день пришла девушка с лошадиным лицом, в больших очках и помятая с дороги: она только что приехала из Лос-Анджелеса». Она рассказала, что пела в мюзикле «Волосы» и регулярно выступала в телешоу братьев Смазерс^0^. Джонстон прослушал её. «Она была великолепна — и знала весь репертуар Леонарда. Мне было очень жаль отказывать той, рыженькой, но я сказал этой девушке с лошадиным лицом:

«Ты поедешь с нами». Девушку звали Дженнифер Уорнс. Второй вокалисткой стала Донна Уошберн, тоже из Лос-Анджелеса, дочь президента компании 7-Up — производителя одноимённой газировки; у неё на счету была работа с кантри-дуэтом Dillard & Clark и с Джо Кокером.

Леонард сосредоточил все свои усилия на то, чтобы прийти в форму: занимался йогой, плавал дважды в день, голодал. У него была привычка

воздерживаться от еды один раз в неделю, обычно по пятницам, если ему не мешали гастроли. Брайан Каллмен вспоминает, что в Швейцарии Леонард больше говорил о голодании, чем о поэзии. «Но даже голодать у него получалось элегантно; в такие дни он пил белый виноградный сок с лимоном и газировкой». К голоданию Леонард относился серьёзно с тех самых пор, как поставил себе цель избавиться от пухлости, склонность к которой заметна на старых семейных фотографиях. Ему была нужна резкость.

Сюзанна прилетела к Леонарду в Нэшвилл. Она присутствовала при интервью, которое Леонард дал Полу Зальцману у себя в номере. Зальцман видел, как Леонард сидит, а Сюзанна гладит его ступню. Судя по всему, Сюзанна была от него без ума и в какой-то момент даже сказала: «Ты научил меня практически всему, что я знаю». Они выглядели вместе «совершенно прекрасно», написал Зальцман: «нежные, спокойные, влюблённые» [15]. Марти Машэт тоже старался сделать так, чтобы тур для Леонарда прошёл как можно менее болезненно: они собирались взять с собой человека, который снимал и записывал бы каждый концерт. Таким образом, когда тур закончится, каждый сможет увидеть Леонарда на сцене — на экране.

Эту работу Машэт хотел предложить Тони Палмеру, молодому режиссёру из Лондона, чьи фильмы о Фрэнке Заппе, Густаве Малере и группе Cream заслужили ему отличную репутацию11051. Кроме того, Палмер был музыкальным критиком и рецензентом газеты Observer — как утверждает он сам, «первым человеком, написавшим рецензию на первый альбом Леонарда, и к тому же крайне положительную». Машэт устроил ему встречу с Леонардом в Нью-Йорке:

- Мы проговорили три часа, Леонард вёл себя в высшей степени скромно, застенчиво, он как будто извинялся и всё время спрашивал моего мнения — годятся ли на что-нибудь его песни; ещё он говорил о том, что недоволен существующими записями, вплоть до первого альбома и «Suzanne». Я спросил его, в чём дело, и он ответил, что эти записи толком не отражают того, что он чувствовал, когда писал свои песни; наверное, за этим крылось что-то более сложное.

Леонард сообщил Палмеру, что «не любит сниматься и перечислил [ему] все причины, почему эта затея ему не нравится», но в конце концов сказал: «Очень вероятно, что этот тур будет последним в моей жизни. Я хотел бы, чтобы он был задокументирован как следует». «После этого мы уже обсуждали только, как я буду снимать», — вспоминает Палмер. Он подписал контракт, по которому ему выделялось тридцать пять тысяч долларов — «скромный бюджет», говорит Палмер, ведь в этот бюджет входил и гонорар съёмочной группе из четырёх человек, и расходы на дорогу, и оборудование; себе Палмер назначил гонорар в две тысячи фунтов, — но, с другой стороны, этот контракт предусматривал для Палмера свободу снимать всё, что ему заблагорассудится, будь то голый Леонард в сауне, Леонард, плачущий на сцене, или Леонард, закидывающийся кислотой перед выступлением. Машэт сказал Палмеру, что платит за фильм свои собственные деньги, «чтобы Леонарду было не о чем беспокоиться»:

- Складывалось впечатление, что [Машэт] был для Леонарда кем-то вроде отца, защитником, нянчившим его и приглядывавшим за ним. Так же было и в туре: он был очень заботлив, в отеле он всегда первым шёл в номер Леонарда и проверял, всё ли в порядке и будет ли Леонарду в нём удобно. Леонард никогда не требовал роскошных апартаментов на верхнем этаже «Ритца», но ему был нужен работающий душ.

Леонард сказал Джонстону, что в этом туре, в отличие от предыдущего, когда они останавливались в лучших отелях Европы, их надо селить «в маленькие номера с небольшой кроватью и столом». Получилось не так, как он хотел. Но похоже, что в последнее время так бывало нередко. Когда Леонард вылетел с группой в Ирландию, где 18 марта 1972 года, сразу после дня святого Патрика, должен был состояться первый концерт тура, Сюзанна была беременна.

Это был выдающийся тур, и камера Палмера зафиксировала всё: и лучшие, полные страсти концерты, и полный бедлам, когда оборудование — а иногда и сам Леонард — выходило из строя. Палмер снимал и закулисную жизнь, и просто жизнь между концертами: например, как разные европейские журналисты берут у Леонарда интервью и задают одни и те же вопросы с разным акцентом. Леонард отвечал на эти вопросы терпеливо, иногда — откровенно, чаще — уклончиво, а порой откровенность и уклончивость в его ответах было невозможно отделить друг от друга. Когда один репортёр спросил, можно ли назвать его практикующим евреем, он ответил: «Я постоянно практикую». Немецкому журналисту он сказал: «Не могу сказать, что моему детству каким-либо образом помешала [Вторая мировая война], но я испытывал чувство эмпатии к своему народу».

Берлинский концерт проходил в том самом Дворце спорта, в котором Геббельс объявил о начале тотальной войны. Леонард, некоторым образом повторяя свой трюк с нацистским приветствием в прошлом туре, решил сам произнести ту же речь. Несмотря на некоторое количество неодобрительных выкриков и свиста из зала, Леонард публике очень понравился. Как видно в фильме, между Леонардом и публикой установилась осязаемая, очень материальная связь. В Гамбурге он спрыгнул в толпу и поцеловал какую-то девушку страстным, долгим поцелуем. «Он продолжался, и продолжался, и продолжался, — вспоминает Корнелиус. — В конце концов, Леонард оказался на полу, и уже стало интересно, не собираются ли они раздеваться». За кулисами Леонард сказал Палмеру: «Я опозорил себя». На следующий день, во Франкфурте, он пригласил публику подняться на сцену, и, пока группа продолжала играть, люди повалили его на пол и стали ложиться на него и друг на друга. «На нём лежала целая куча людей, которые извивались, как червяки, — говорит Корнелиус. — Он совершенно утратил контроль; он поднял свою сексуальную связь с аудиторией на новый уровень».

Женщины буквально становились в очередь. Одна из них, красивая актриса, пришла за кулисы вместе с мужем и — на глазах у него и под взглядом камеры Палмера — недвусмысленно подкатывала к Леонарду. Он ей отказал. «Было много женщин, которые ему приглянулись, — говорит Палмер. — Одно время я думал, что у него очень близкие отношения с Дженнифер [Уорнс]. Если между ними что-то и было, они это очень хорошо скрывали, но, во всяком случае, на снятых нами кадрах они выглядят очень счастливыми вместе». В фильме также есть кадры, на которых Леонард переживает кризис и рассуждает с самим собой — а также с музыкантами, поклонниками, журналистами и Палмером — о разрушительной природе концертов и широкой известности, о вреде, который они наносят художнику. «В душе появляется чувство собственной значимости, которое абсолютно губительно для написания стихов, — сказал он одному журналисту. — Нельзя чувствовать себя значимым и хорошо писать».