Последовала неловкая тишина. Казалось, дорога за окном шумит все оглушительнее, словно сюда приближается рой разъяренных пчел. Корд захотелось зажать уши руками. Только не это, не сейчас, не вдобавок ко всему остальному. Она продолжала идиотски кивать, пытаясь выиграть время…

– Кто-нибудь хочет задать другой вопрос? – внезапно сказал баритон, за что Корд была ему очень благодарна.

Но она подняла руку и, к своему собственному удивлению, услышала, как говорит:

– Я в порядке. Правда. Послушай, Су-джин, ты знаешь, что такое эпителий? – Су-джин покачала головой. – Нет? Тогда я тебе расскажу. Это мембрана, покрывающая голосовые связки. Восемь лет назад у меня возникло образование на нем. Мне пришлось удалить опухоль, но во время операции задели эпителий. Такое случается, операция очень тонкая. Если бы я была учителем, или бухгалтером, или работала на любой другой нормальной работе, я бы ничего не заметила. Мой голос при разговоре остался бы прежним. Но его повредили, и чуть позднее я обнаружила… – Ей было трудно договорить, и она сглотнула. – …Что мой певческий голос пострадал. Вот как все произошло.

Наступила тишина, нарушаемая только шарканьем ног по полированному деревянному полу. Люди смотрели себе под ноги, чтобы не встретиться с ней взглядом, словно она грязная или заразная.

Тем не менее Су-джин кивнула:

– Понятно. Спасибо. – И добавила: – Это очень паршиво. Сожалею.

– Спасибо.

– А вы не знаете, что вызвало само новообразование?

Корд снова сглотнула.

– Я… я просто однажды его обнаружила.

– Каким образом?

Я любила Корд больше, чем кого-либо из них. Когда мне было страшно по ночам, она ложилась рядом со мной в постель и обнимала меня, и наши пальцы на ногах соприкасались.

Корд посмотрела на свои трясущиеся влажные ладони, стиснувшие деревянный стол, и положила их на колени.

– Я накричала кое на кого. Плохой выдался день.

Корд бросила взгляд на сидящих в зале. Они смущенно смотрели на нее.

– Тогда у меня уже были узелки на связках, но совсем небольшие. Несмотря на это, я уже наблюдалась у врача и думала об операции. Врачи не были уверены, что она необходима, потому что риск слишком велик. Но я очень расстроилась, и я… – Она прервалась, не в состоянии продолжать.

– Получается, мы не должны кричать на людей, правильно?

Кто-то издал нервный смешок. Корд вжала голову в плечи, почти доставая ими до ушей.

– Я страшно разругалась с отцом. – Она почувствовала ком в горле и выступающие на глазах слезы. – Я кое-что о нем узнала и от потрясения потеряла контроль над собой. В любом случае причина не важна. Для вас. Но произошло все именно так.

Неожиданно она почувствовала облегчение. Наконец она произнесла это вслух.

– Какое невезение, – шепнул баритон ей на ухо, погладив по руке. – Бедолага.

Невезение. Она никогда не рассматривала случившееся в отрыве от собственной личности – профессиональных достижений, семейных неудач, мыслей о неизбежном возмездии. Но что, если дело было вовсе не в них? Что, если ей просто-напросто не повезло? Она повредила голос, ей сделали операцию, операция не удалась. Ничего более.

Она улыбнулась Су-джин, увлеченно писавшей что-то в тетради, и позволила плечам опуститься. «Как странно, – подумала она, – они спросили, и я ответила правду. И все нормально».

Корд всегда такая целеустремленная. Это так успокаивает – иметь рядом того, кто знает, что делать. Корд знает.

Она не хотела ехать в метро: день был прекрасный. Корд задержалась в коридоре после окончания мероприятия, чтобы ее не сбили с ног расходящиеся студенты. Когда она уже вышла из здания и такая знакомая тяжелая дверь громко захлопнулась за ней, она услышала, как кто-то окликнул ее. Она опустила голову и направилась в парк через Йоркские ворота, прошла по мосту, под которым лениво текла мутная зеленоватая вода. Был штиль, деревья стояли безмолвно, а осеннее небо сверкало синевой.

Неожиданно перед ней со скрипом затормозил мопед, и профессор Мацци, снимая шлем, сварливо сказал:

– Я чуть не попал под машину. Так себе смерть. Корделия, ты меня не слышала? Я звал тебя несколько раз.

– Я думала, это очередной студент с очередным каверзным вопросом. – Корд с улыбкой взяла у него шлем. – Мне так жаль, профессор. Чем я могу вам помочь?

– Послушать, как раньше, когда мне приходилось умолять тебя об этом, потому что, даже будучи юной, ты была невероятно самоуверенной особой и всегда оставалась при своем мнении, – сказал профессор Мацци. – «Так и так, я пою вот так, а хожу вот так». – Он покачал головой, нахмурившись. – Может быть, присядем, если у тебя есть минутка? – Он указал на скамейку около моста и откинул подножку мопеда.

– Хорошо. – Корд посмотрела на часы.

– Что? – спросил профессор Мацци. – Ты занята? Куда торопишься? На концерт? На интервью? Нет. Ты торопишься домой, чтобы «погрязнуть в трясине», как писал какой-то поэт.

– Я веду класс сегодня, – солгала Корд.

– Не говори мне неправду. А теперь послушай, пожалуйста. Я возглавляю Голдсмитовский хоровой союз. Они получили заказ на следующее лето от Альфреда Гатека; ты его знаешь? Он – блестящий молодой композитор, – Корд кивнула, – они выступают в Королевском праздничном зале. Событие будет грандиозное. Произведение называется «Ниневия».

– Ниневия?

– Да, ты уже об этом слышала?

– Нет… – Корд покачала головой. – Моя двоюродная пра-пра-бабушка… ох, не важно.

– Я предложил тебя в качестве меццо-сопрано. Сказал, ты об этом подумаешь.

– Я? Нет, – сказала Корд, положив руку на плечо профессора. – Профессор Мацци, вы очень добры, но мой голос… – Она горько улыбнулась. – Та девочка была права, мой голос погублен.

– В том-то и дело. Видишь ли, ты не права. Просто плохое послеоперационное восстановление.

– Нет. – Корд покачала головой. – Связки порвали, их невозможно восстановить. Разве вы не помните?

– Да, я помню, конечно же, я помню, я помню, что одна из моих лучших – нет, лучшая моя студентка? – лишилась голоса, я это помню, – яростно сказал профессор Мацци. – Stupido. È molto incredible – Chiedere questa domanda. Allora, una donna che… Incredible?… Certo, certo… Bah.

Он злобно пнул скамейку.

– Ладно, – мягко сказала Корд. Ей безумно хотелось покончить с разговором и уйти домой, чтобы снова почитать дневник.

– А мне кажется, тебе это просто неинтересно. Тебе все равно! Ты однобока. Ты один раз приняла решение и – è finito, – он разрезал воздух обеими ладонями. – Как тот бедный мальчик, из-за которого у тебя разбито сердце.

– Мое сердце не разбито из-за него, профессор Мацци, – сказала она, мягко улыбаясь. – Мы просто разошлись. Он уехал за границу… Это было к лучшему.