не рассосётся, и что его попытки погасить выступления всё новыми уступками (в частности, был введён указ о запрете повышения стоимости дров выше указанного уровня) ни к чему хорошему не приведут.

К этому времени столица находилась, по сути, на осадном положении. На улицах были усиленные патрули, причём к городской страже присоединились и спешно подтянутые легионы. Пролилась первая кровь — при разгоне толпы и гвардия, и военные получили приказ действовать с показательной жёсткостью. Было казнено не меньше полусотни человек, среди которых почти не было зачинщиков, а были лишь наспех схваченные и наспех осуждённые простолюдины. Всё это делалось для острастки. Император Гриварон, испробовав пряник, теперь решил взяться за кнут.

Однако, вопреки надеждам Линда, который уже сотню раз проклял тот миг, когда вздумал податься в городскую стражу, всё это не остужало, а лишь накаляло страсти. Теперь мелкие отряды и патрули гвардейцев встречали не камнями и глыбами мёрзлой земли, а стрелами и болтами. В подразделении, которым командовал сам Линд, уже был раненый — стрела пробила бедняге бедро, и он чудом не истёк кровью.

По счастью, юноше удалось наконец избавиться от Дырочки — он просто отправил на квартиру троих гвардейцев, которые едва ли не силой вытащили старика и вывезли его на постоялый двор в нескольких милях от Руббара, того самого городка, в котором когда-то проживали Ворлады. Беспорядки охватили лишь столицу, и даже в самом Руббаре всё было тихо и спокойно. И всё же Линд решил не рисковать и поселить Дырочку в небольшом деревенском трактире, где тот мог наконец выспаться и перестать трястись. Впрочем, старый лакей, разумеется, не мог успокоиться, зная, что его господин находится сейчас в самом пекле, но уж с этим тот самый молодой господин ничего не мог поделать.

Итак, в городе шла самая настоящая война. С одной стороны, это несколько облегчило жизнь страже, потому что обычные рутинные дозоры и дежурства теперь остались в прошлом. С другой стороны, они теперь буквально жили в кордегардии, готовые в любую минуту отражать нападение. Пока что взбесившийся народ, хвала богам, не бросался на штурм ключевых зданий в городе, но, откровенно говоря, было похоже, что всё шло именно к этому.

Несмотря на то, что в Кидуе уже находились целых два легиона, это не слишком-то улучшало ситуацию. Бунтовщики использовали весьма хитрую тактику — они, словно по какому-то сигналу, быстро организовывались в толпу, а в случае серьёзной опасности тут же рассыпались по околотку, мгновенно превращаясь в «простых горожан».

Увы, но в этой ситуации, похоже, проблему могла решить только тотальная, беспощадная жестокость, когда армия, уже не церемонясь, начнёт рубить напропалую и правых, и виноватых. Однако император, который внезапно оказался в положении человека, севшего на муравейник, всё ещё не решался на это последнее средство. Гриварон был из тех правителей, которые по какой-то причине дорожат мнением подданных, и до сих пор он гордился народной любовью к нему, особенно расцветшей после введения Дней изобилия. И вот теперь внезапно выяснялось, что эта самая «народная любовь» не стоит даже ломаного оэра…

Получался какой-то замкнутый круг — народ восстал потому, что ему было нечего есть и нечем отапливать дома, но при этом бунтовщики грабили и жгли лавки, хлебные и дровяные склады, так что те торговцы, что ещё не лишились своего добра, спешили припрятать его подальше, опасаясь уже не только за имущество, но и за саму жизнь. Город погрузился в хаос, и было совершенно неясно — как теперь из него выбираться.

При этом сам император всё ещё не покинул своего дворца, хотя придворные дружным хором умоляли его об этом. Военные и министры, впрочем, заверяли, что прямой угрозы его величеству нет. Смутьяны, вроде бы, не ставили себе целью свержение своего правителя, и гнев их, будто бы, был больше направлен на купцов и городских чиновников. А потому Гриварон считал, что он не вправе покинуть Кидую, довольно справедливо полагая, что после этого город может рухнуть в куда более глубокие бездны.

Ну а жизнь тем временем всё же продолжалась, хотя и по совершенно безумному и страшному сценарию. В кордегардии Собачьего квартала по нескольку раз в день объявлялся сбор, и гвардейцы теперь не выходили на улицу без полной экипировки — добрых лат и шлема, отчасти похожих на легионерские. Логанд перед выходом самолично проверял снаряжение каждого, но это было излишней предосторожностью — среди его подчинённых желающих испытать судьбу не было. Тот же Линд сейчас очень жалел о том, что он не улитка, и не может таскать на себе укрытие, в котором можно было бы надёжно спрятаться в случае чего.

Лейтенант Свард строго запрещал выход мелкими группами. Городская стража сейчас рисковала перемещаться по городу лишь отрядами не меньше чем в два-три десятка человек — то есть, хотя бы половиной отделения. Сам Логанд неизменно отправлялся вместе со своими бойцами, и Линд замечал, что лейтенант будто ненароком всегда старается держаться поближе к нему. Признаться, это немного задевало самолюбие юноши, но всё же не настолько, чтобы он решил отказаться от надёжного телохранителя.

Многое изменилось в мировосприятии юного сержанта Ворлада. Ещё совсем недавно (хотя сейчас казалось, что это было целую вечность назад) он с брезгливой надменностью бил горлопанов тупым концом своей пики, разгоняя небольшие группки недовольных крикунов от зерновых складов. Тогда он презирал этих людей, быть может, даже ненавидел их в чём-то, но не боялся. Он, сержант городской стражи, был в своём праве, и жалкое отребье это вполне осознавало, а потому безропотно сносило болезненные тычки и спешило убраться подальше, чтобы не получить добавки.

Теперь же Линд всякий раз выходил из кордегардии со страхом. Со страхом глядел он на набычившихся людей, не спешивших уступать дорогу хорошо вооружённому отряду. А главное — он с ужасом видел, как разъярённая толпа вместо того, чтобы броситься врассыпную, ещё плотнее смыкает ряды и вызывающе смотрит, словно угрожая любому, кто осмелится поднять на неё руку.

И ведь это были не пустые угрозы. Когда отряды стражи, а также подоспевшие легионеры бросались на разгон сборища, горожане огрызались. По счастью, подавляющее большинство их были не вооружены, но были и неприятные исключения. Судя по всему, это были люди того же Челдона, а может и представители других банд. В их руках уже были и ножи, и дубинки, и куда более грозное оружие.

И тогда уже пики поворачивались к людям своей боевой частью… Кровь лилась на улицах Кидуи каждый день, и конца этому видно