"Ярославль" вывалить на Сахалин новый груз "общественных отбросов". Тогда "храпы" орудуют среди новичков. Растерявшиеся новички, по неопытности, принимают "храпов", действительно, за "первых лиц на каторге", по повадке даже путают их с "Иванами" и спешат, при помощи денег, заручиться их благоволением.

 В обыкновенное же время "храпы" живут на счет "шпанки". Эта бедная, беспощадная, беззащитная арестантская масса дрожит перед наглым, смелым "храпом".

 - Ну его! Еще в такую кашу втюрить, - костей не соберешь!

 И откупается. 

Игроки

 На каторге, где все продается и покупается, и притом продается и покупается очень дешево, человек, у которого есть деньги, да еще шальные, не может не иметь влияния.

 "Игрок", кроме игры, ничем больше и не занимается. Шулера - они все. И когда "игрок" играет с "игроком", это, в сущности, только состязание в шулерничестве. В то время, как один мечет подтасованными картами, другой делает вольты, меняя карты, под которые подложен куш. Но да спасет Бог, заметить: "Да он мошенничает!" Тюрьма изобьет до полусмерти.

 - Не лезь не в свое дело!

 Если "игрок" особенно ловкий шулер, он носит почетное имя "мастака".

 Около "игрока" кормится слишком много народу, чтобы он не имел веса и значения. Во-первых, "игрок" никогда не отбывает каторжных работ, - он нанимает за себя "сухарника". Затем "игрок" всегда имеет "поддувалу", иногда даже несколько, которые убирают его место на нарах, стелют постель, бегают за обедом, заваривают чай. "Игрок" дает заработок майдану, получающему десять процентов с банкомета и пять с "понтеров". Благодаря "игроку", зарабатывает и "стремщик", который караулит у дверей, пока идет игра, и получает за это тоже мзду. Через "игрока" пускают в оборот свои деньги и "отцы", - ростовщики, когда появляется неопытный или новичок, - а у "игрока" нет достаточно денег, - они "кладут банк" и выигрывают наверняка. Наконец, "игрок" человек "фартовый". Деньги у него шальные, - ему "ничего не составляет" и так, здорово живешь, человеку три-пять копеек дать.

 В лице всей этой оравы "игрок" всегда имеет свою партию, которая готова его поддержать, когда угодно, в чем угодно. Он может изменять постановления тюремного схода, - за него много народа. С ним страшно ссориться. Велит отлупить - отлупят. К нему нужно подольщаться: прикажет помиловать - помилуют. К тому же от него "завсегда мало-мало перепасть может", что среди нищих, конечно, играет огромную роль.

 И "кочевряжатся" же зато "игроки", пока они в силе. И "измываются" же над товарищами. Каких только диких форм издевательства не приходит им в голову. Был у меня в одной из тюрем знакомый "игрок", за которым я охотился, как за интересным типом. Бедняга "попал в полосу", ему не везло. "Игроки" всегда франты, а тут с него даже лоск сошел. Ходит злой, раздражительный, вечно хмурый. С себя уж даже проигрывать начал, - часы серебряные продул, предмет величайшей гордости. Плохо!

 - Что, брат, в "жиганы" попадаешь?

 - К тому идет!

 Только прихожу как-то в тюрьму, - батюшка, да это он ли? Не узнал даже сразу. Развалился на нарах, покрикивает. "Поддувала" еле-еле все его капризы исполнять успевает.

 - Что, - кричит, - Матвей Николаевич сегодня обедать будет?

 "Поддувала" подносит обычную лаханочку с баландой.

 "Матвей Николаевич" приподнялся, поглядел и в лаханочку плюнул.

 - Собак этим кормить. Кому, дура, подал? Станет Матвей Николаевич это есть? Дальше что есть?

 "Поддувала" положил на нары нарезанный черный хлеб.

 - Чайку, Матвей Николаевич, пожалуйте!

 "Матвей Николаевич" сшиб хлеб ногой с нар.

 - Нешто это Матвей Николаевич еда? Учить вас, дураков, некому! Станет Матвей Николаевич дураковскую пищу есть? Подавай колбасу!

 "Поддувала" подал копченую колбасу и белый хлеб.

 - То-то!

 "Поддувала", подбирая с пола куски черного хлеба, только улыбнулся в мою сторону.

 - Забавники, мол!

 А кругом сидят голодные люди.

 - Ты чего ж ему, - спрашиваю потом "поддувалу", - баланду подаешь, чтобы плевал, да хлеб, чтоб по полу валял! Знаешь, что он при деньгах кочевряжится и кроме своего ничего не ест. И подавал бы ему сразу колбасу с белым хлебом.

 - Нешто можно? - даже испугался поддувала. - Не приведи Господи. "Ты это что же? - сейчас спросит. - Кто я такой есть? Арестант я, иль уж нет?" - Арестант мол. - "А если я арестант, почему ж ты мне арестантской пищи не подаешь? А? Может, я не погнушаюсь, есть буду? Почему ты, такой-сякой, знать можешь, что Матвей Николаевич, человек сильный, на уме содержит? Колбасу подавать, такой-сякой! Мое добро не беречь, - может, я казенным пропитаюсь, а ты мое добро травить хочешь!" И пойдет! На целый час волынку затрет! Ну, и подаешь ему пайку с баландой. Для порядка. Ему ведь что, - ему только чтоб власть свою показать! Порядок известный! Выиграл!

 А то в другой раз послали как-то одного "игрока" в тайгу на работу. Отвертеться никак не удалось. Так он на товарище-"жигане" с полверсты верхом поехал. Нанял и поехал.

 - У меня, - говорит, - ноги болят. 

Жиганы

 Беда, однако, когда такой "игрок" продуется в конец и превратится в "жигана". "Жиганом" на каторге вообще называется всякий бедный, ничего не имеющий человек, но, в частности, этим именем зовут проигравшихся в пух и прах "игроков".

 Вот когда каторга "наверстает свое". И нет тогда меры, нет конца издевательствам над человеком, лишившимся всех своих друзей, поклонников, защитников, прихлебателей и покорнейших слуг. Каторга не знает пощады и не имеет жалости.

 Когда "жиган" продул уж все: деньги, одежду, свой труд за год вперед, пайку хлеба за несколько месяцев вперед, - с ним играют или на место на нарах, или на баланду. Ни то ни другое не нужно ровно никому, - играют просто для унижения.

 - Черт с тобой, промечу тебе, псу. Аль-бо три копейки, аль-бо три дня на полу спать будешь!

 Или:

 - Аль-бо трешница (3 коп.) твоя, аль-бо с голоду дохни, неделю без баланды, не пимши, не жрамши, сиди.

 Захожу как-то в тюрьму перед вечером, когда все уже улеглись. Смотрю, - один арестант в проходе около нар на полу лежит. Увидя меня, вскочил, полез на нары. Сосед не пускает.

 - Стой! Куда лезешь? Нет, ты на полу лежи!

 - Черт! Дьявол! Видишь, барин!

 - Нет, ты и при барине лежи. Пусть барин видит, какая такая ты тварь есть на свете. Лежи!

 Арестант стал около нар.

 - Нет,