class="p1"> Каторжане, как известно, доставляются на Сахалин двумя путями: или "сплавляются" морем, через Одессу, или идут Сибирью, через Кару.

 Соответственно этому, каторжники делятся на "кругоболотинцев" или "галетников", и "каринцев" или "терпигорцев".

 Название "галетник" - название даже слегка презрительное.

 - Что они там видели? Плыли да ели галеты. Только и всего!

 Тогда как "каринцы" пользуются и некоторым почетом и уважением каторги.

 Странствуя по сибирским этапам, они натерпелись горя, почему и зовутся "терпигорцами".

 В сибирских "централах" (центральных тюрьмах) и на Каре они прошли высший курс каторги, побывали, так сказать, в академии каторги. Знают все порядки, обычаи, законы. Сибирский каторжник вообще в почете у сахалинцев: в Сибири каторга крепче держится друг друга, там есть свои выработанные законы, твердые и ненарушимые, там есть товарищество, чего вовсе нет на Сахалине[27].

 Скоро, однако, это различие сглаживается. "Кругоболотинец" быстро входит в курс, осваивается с нравами и обычаями каторги, становится "почище" всякого "каринца", - и тогда слова "каринец", "галетник" раздаются только во время перебранки:

 - Молчи ты! С кем говоришь-то, мараказия! Я, по крайности, настоящий каринец. А ты кто? Тфу! Одно слово, галетник!

 Каторга делится на четыре касты:

 1) Иванов,

 2) Храпов,

 3) Игроков,

 и 4) Несчастную "шапанку".

 Это - аристократия и демократия каторги, ее правящие классы и подчиненная масса, патриции, плебеи и рабы. 

Иваны

 "Иваны", это - зло, это - язва, это - бичь нашей каторги, ее деспоты, ее тираны.

 "Иван" родился под розгами, плетью крещен, возведен в звание "Ивана" рукой палача.

 Это - тип исторический. Он народился в те страшные времена, правдивая история которых "неизгладимыми чертами" написана на спинах стариков-"богодулов" Дербинской каторжной богадельни.

 Он родился на Каре во "времена Разгильдеевские", о которых и теперь вспоминают с ужасом[28].

 Тогда в "разрезе", где добывают золото, всегда была наготове "кобыла" и на дежурстве палач. Розги тогда считались сотнями, да и то считалась только "одна сторона", то есть человеку, приговоренному, положим, к сотне ударов, палач давал сотню с одной стороны, а затем заходил с другой и давал еще сотню, при чем последняя сотня в счет не шла. Два удара считались за один. Секли не розгами, а "комлями", то есть брали розгу за тонкий конец и ударяли толстым. По первому удару показывалась уже кровь. Розги ломались, а занозы впивались в тело. "Урки", то есть заданные на день работы, были большие, и малейшее неисполнение "урка" влекло за собой немедленное наказание.

 Тогда всякая вина была виновата, - и малейшая дерзость, самое крошечное противоречие простому надзирателю из ссыльных вели за собой жестокое истязание.

 В это-то тяжелое время, под свист розг, комлей и плетей, и родился на свет "Иван".

 Отчаянный головорез, долгосрочный каторжник, которому нечего терять и нечего ждать, он являлся протестантом за всю эту забитую, измученную, обираемую каторгу. Он протестовал смело и дерзко, протестовал против всего: против несправедливых наказаний, непосильных "урков", плохой пищи и тех смешных детских курточек, которые выдавались арестантам под видом "одежды узаконенного образца".

 "Иван" не молчал ни перед каким начальством, протестовал смело, дерзко, на каждом шагу.

 "Иванов" приковывали к стене, к тачке, заковывали в ручные и ножные кандалы, драли и комлями и плетьми. "Иваны" в счете полученных ими на каторге плетей часто переваливали за две тысячи, а розог не считали совсем.

 Все это окружило их ореолом мученичества, вызывало почтение.

 Начальство их драло, но побаивалось. Это были люди, не задумывавшиеся в каждую данную минуту запустить нож под ребро, люди, разбивавшие обидчику голову ручными кандалами.

 В то время "Иваны" представляли из себя нечто вроде "рыцарского ордена". "Иван" был "человеком слова". Сказал - значит, будет. Сказал убьет, - убьет. Должен убить.

 Это вызывало боязнь, дрожь пред "Иванами".

 Угроза для смотрителей и надзирателей, эти действительно на все способные люди были грозой для каторги.

 Это были ее деспоты, тираны, грабители.

 "Иван" прямо, открыто, на глазах у всех, брал у каторжных последние, тяжким трудом нажитые крохи, тут же, на глазах хозяина, пропивал, проигрывал, проматывал их - и не терпел возражений.

 - Что?! Я за вас, таких-сяких, тела, крови не жалею, коли надо - веревки не побоюсь, а вы...

 Что бы "Иван" ни делал, каторга обязана была его покрывать. Часто отвечала за него своими боками. Если за преступление, совершенное "Иваном", карали другого, тот должен был молчать.

 - Зато я терплю за вас.

 "Иваны" держались особой компанией, стояли друг за друга и были неограниченными властелинами каторги; распоряжались жизнью и смертью; были законодателями, судьями и палачами; изрекали и приводили в исполнение приговоры, - иногда смертные, всегда неприложные.

 Среди бесчисленных страшных преданий о тех временах до сих пор на каторге вспоминают о "казни" в Омской тюрьме.

 Двое "Иванов" решили бежать. Как вдруг, чуть не накануне предполагаемого побега, их неожиданно перековали в ручные и ножные кандалы крепко-накрепко, усилили караул, - и побег не состоялся.

 Два месяца "Иваны" Омской тюрьмы производили негласно следствие:

 - Кто бы мог донести?

 И, наконец, подозрение пало на одного арестанта. В то время, как он ничего не подозревал, "Иваны" произнесли ему приговор. Конечно, смертный, потому что за донос о побеге каторга других приговоров не знает.

 Две ночи работали потихоньку "Иваны", вынули несколько досок около стены под нарами, выкопали могилу и на третью ночь кинулись на спящего товарища, заткнули ему рот, бросили в могилу и закопали живым.

 Вся тюрьма знала об этом и все молчали, не смели заикнуться.

 Когда начальство хватилось пропавшего арестанта, - решили, что он незаметно проскользнул и бежал, когда отворяли дверь для утренней переклички.

 И только через год, когда перестраивали Омскую тюрьму, около стены, на глубине полутора аршин, нашли скелет в кандалах.

 Преступники остались ненайденными. Их никто не выдал. Никто не смел выдать.

 "Иван", это - злой гений каторги.

 Сколько арестантских "бунтов" подняли они. Сколько народу поплатилось за эти бунты, и как поплатилось! А "Иваны" всегда выходили сухими из воды, потому что их всегда покрывала каторга.

 Таковы "Иваны" "доброго старого времени".

 "Ивана" вы отличите сразу, с первого взгляда, лишь только войдете в тюрьму.

 Лихо заломленный, на ухо сдвинутый картуз, рубашка с "кованым", шитым воротом, расстегнутый бушлат, халат еле держится на одном плече. Руки непременно в карманах.

 Дерзкий, наглый, вызывающий взгляд. Невероятно нахальный, грубый и дерзкий тон.

 Человек так и нарывается на какую-нибудь неприятность.

 Это - тот же "на все способный" головорез-большесрочник; и смотрители стараются избегать их, обыкновенно маскируя некоторую