Древнейшая фиксация термина в рунической надписи из Упланда (Средняя Швеция) относится к первой половине XI в. (ср.: Мельникова, Петрухин 1989. С. 27; Ekbo 1981). Очевидно, именно так называли себя «росы» Бертинских анналов и участники походов на Византию, и именно это актуализировало образ мифического народа Рос у Фотия (Бибиков, Мельникова, Петрухин 2000)[140]. Не случайно у Фотия отсутствует упоминание эсхатологических всадников Гога и Магога — народ рос на своих ладьях вырывается из мифологического контекста описаний окраин ойкумены и включается в исторический контекст у «врат Царьграда».

Нас не может удивлять, почему участники рейдов на византийские и другие города называли себя походным, а не племенным именем: ведь и в походах на запад скандинавы именовали себя викингами, а корабль был важнейшим символом в культуре Скандинавии начиная, по крайней мере, с бронзового века (Grumlin-Pedersen, hye 1995). Важнее то обстоятельство, почему на Востоке скандинавы не называли себя викингами. Шведский археолог Э. Нюлен, много времени посвятивший плаванию на воспроизведенном им «викингском» судне по рекам Восточной Европы, отметил, что там невозможно использовать «длинные» корабли, идущие в основном под парусом (Nylen 1987; ср.: Daggfeldt 1983): часто приходится плыть против течения рек, используя весла. Недаром Вещий Олег, согласно описанию его легендарного похода на Царьград — Константинополь в 907 г., заповедал дать грекам дань «на ключь» — уключину каждого боевого корабля, в котором сидело по 40 мужей (ПВЛ. С. 17) (рис. 16).

Недоумение вызывает подход к этой этимологии В. В. Седова: «Археолог не может согласиться с такими построениями. Если Ruotsi/Rootsi является общезападно-финским заимствованием, то оно должно было проникнуть из древнегерманского не в вендельско-викингское время, а раньше — до распада западнофинской общности, то есть до VII–VIII вв., когда уже началось становление отдельных языков прибалтийских финнов» (Седов 1999. С. 66). Исследователь смешивает здесь позиции археолога и филолога: с точки зрения археолога, контакты с германцами на Балтике были постоянными, начиная с бронзового века, что соответствует раннему проникновению обозначения шведов в прибалтийско-финские языки.

Рис. 16. Уключины из Гнёздова. Раскопки В. В. Мурашевой

Весь традиционный быт руси, как он описан в восточных источниках IХ-Х вв. и особенно византийским императором Константином Багрянородным в середине Х в. (см. Константин Багрянородный, глава 9) был связан с походами на гребных судах и ежегодным сбором этих судов из земель данников-славян в подвластных руси городах и в столице Руси-государства — Киеве. Кнут-Олуф Фальк (Falk 1981) заметил, что сбор однодеревок на Руси середины Х в. и даже летописная формулировка, согласно которой три призванных князя «пояша по собη всю русь», напоминают ледунг — сбор ладей для ополчения в средневековой скандинавской традиции.

Вместе с тем становится ясным, что летописец, выводивший русь из-за моря «от варяг», руководствовался не просто поисками престижных основателей государства (в таких случаях, в том числе и в древнерусской историографии — начиная со «Сказания о князьях владимирских», их род возводили, по меньшей мере, к Августу), а преданиями, так или иначе отражающими историческую действительность. Но предание о происхождении руси из Скандинавии летописцу нужно было согласовать с общим этноисторическим контекстом. Поэтому, как уже говорилось, в космографическом введении к «Повести временных лет» о заселении земли потомками сыновей Ноя летописец помещает изначальную русь среди племен Скандинавии в «колене Афетове», составляя список: «варязи, свеи, урмане, готе, русь».

Таковы были методы и цели средневековых книжников вообще. Но по этому же пути пошли и многие современные исследователи, занятые поисками изначальной руси. Поскольку народа русь, равно как и рос, в Скандинавии не обнаруживалось, то появлялась возможность, во-первых, объявлять все построение летописца тенденциозным сочинительством, а во-вторых, искать изначальную русь где угодно, в зависимости от того, насколько совпадали отыскиваемые аналогии с названием русь: на Рюгене или на Дунае у ругиев, у кельтов-рутенов, иранцев-роксоланов, даже у индоариев (см. Введение и обзор: Константин Багрянородный, комментарий к главе 9; Агеева 1990. С. 116–153; вариант одной из таких находок — «народ рус» сирийской хроники VI в. — приведен в главе III).

Естественно, все эти поиски могли осуществляться лишь при решительном абстрагировании от контекста летописи, в частности, от того хрестоматийного пассажа, который (в отличие, скажем, от приведенного пассажа сирийской хроники) воспринимается как заведомо легендарный, внеисторический, и по давней научной традиции носит название «легенда о призвании варягов» (см. главу IV). Игнорируется при этом и историко-археологический контекст — свидетельства появления руси на речных коммуникациях Восточной Европы.

В тексте ПВЛ описание «пути из варяг в греки и из грек» представляет собой вставку в текст космографического введения о полянах, обитающих на киевских горах в эпоху расселения славян от Дуная. Место для вставки было выбрано не случайно: редактор летописи, использовавший текст ПВЛ, основанный на кирилло-мефодиевском «Сказании о преложении книг на словенский язык» и предыстории славян (см. главу VI), продолжил разыскания об апостольской миссии, но уже не у славян (о миссии у них Павла и Андроника шла речь в «Сказании о преложении книг»), а в Русской земле. На роль апостола, побывавшего у северных народов, идеально «подходил» в средневековой христианской традиции Андрей, добиравшийся до Причерноморья и основавший престол в Константинополе (Дворник 2007).

Показательно, что легенды о миссии Андрея были популярны на периферии европейского мира, на Британских островах (Андрей — св. покровитель Шотландии). Конструкция летописи, включавшей Британию (Англию) в варяжский мир, очевидно, основывалась на общих для раннесредневекового мира представлениях (ср.: Франклин, Шепард 2000. С. 15 и сл.; Джаксон и др. 2007)[141]. Андрей в летописи следует по пути «из грек в варяги» и далее в Рим, огибая европейский континент.