Некоторым подчиненным Даллеса положение Пастернака лишний раз напоминало о неспособности Запада влиять на события в Советском Союзе и Восточной Европе. «Возмущенные отклики[664]не могут скрыть от сознания свободного мира чувства его бессилия в деле дальнейшей либерализации внутри блока, — утверждалось в служебной записке, адресованной Даллесу. — Любые дальнейшие попытки с нашей стороны изобразить личные испытания Пастернака триумфом свободы лишь, как в случае с Венгрией, усилят трагическую иронию, которая наполняет их».

Даллеса слова подчиненных не убедили. Через несколько дней, на встрече в Управлении оперативного контроля Совета национальной безопасности прошла «серьезная дискуссия[665]о действиях, предпринятых США, и о возможных мерах» в связи с делом «Живаго». Раньше ряд сотрудников рекомендовал Даллесу воспользоваться подведомственными ЦРУ активами, чтобы «вдохновить» антисоветскую прессу[666]и поощрить «левацкую прессу и писателей» на Западе выразить свое возмущение.

Замешательство Запада не удивило Москву. Гораздо больше Советский Союз тревожили заявления «буржуазных писателей» и представителей высших эшелонов власти, таких как Джон Фостер Даллес, которые вредили репутации страны среди друзей и союзников, в том числе там, где СССР ожидал встретить сочувствие.

В Ливане «дело Живаго» освещалось на первых полосах газет, и ЦРУ одобрительно замечало, что в передовице газеты «Аль-Бинаа» писали, что «свободная мысль и диалектический материализм[667]не идут рука об руку». В марокканском ежедневнике «Аль-Алам», который редко критиковал Советский Союз, написали: в чем бы Советский Союз ни обвинил Запад в будущем, он «никогда не сможет отрицать давление на Пастернака». «Таймс», выходящая в Карачи, назвала обращение с писателем «позором».

Бразильский писатель Жоржи Амаду сказал[668]: исключение Пастернака из Союза писателей продемонстрировало, что страной по-прежнему управляют, как во времена сталинизма. Бразильская газета «Ультимо Ора»[669], которая ранее поддерживала хорошие отношения с Советским Союзом, назвала произошедшее «культурным терроризмом».

Ирландский драматург Шон О'Кейси в знак протеста против решения Союза писателей СССР писал в «Литературную газету»: «Как друг вашей замечательной страны[670]с 1917 года, прошу отменить приказ об исключении… В каждом художнике живет анархист, как сказал Бернард Шоу в одном из предисловий, а художнику следует многое прощать».

Исландский писатель Халлдор Лакснесс[671], нобелевский лауреат и председатель Общества исландско-советской дружбы, послал телеграмму Хрущеву: «Прошу вас, как хладнокровного государственного деятеля, воспользоваться своим влиянием и смягчить злобные нападки, полные сектантской нетерпимости, на старого заслуженного русского поэта Бориса Пастернака. Зачем легкомысленно возбуждать в данном вопросе гнев поэтов, писателей, интеллектуалов и социалистов всего мира против Советского Союза? Прошу избавить друзей Советского Союза от непонятного и в высшей степени недостойного зрелища».

«Исландия[672]? — спросил Пастернак, узнав о телеграмме. — Исландия, но, если бы вмешался Китай, это помогло бы?» На самом деле история привлекла много внимания в Азии, особенно в Индии, неприсоединившейся стране, сохранявшей тем не менее прочные связи с Советским Союзом. Премьер-министр Джавахарлал Неру в 1955 году посетил Советский Союз, а Хрущев на следующий год ездил в Индию. Отношение к Пастернаку возмутило ведущих индийских писателей, в том числе коммунистов. На пресс-конференции в Нью-Дели Неру выразил общую тревогу, сказав, что Индия страдает из-за ежедневных оскорблений[673]. «Мы считаем, что, если известный писатель[674]высказывает мнение, которое противоречит господствующим в его стране взглядам, то он должен пользоваться уважением, а не подвергаться каким-либо ограничениям», — заявил он. История повредила и советским дипломатическим культурным связям[675]. В норвежской прессе требовали, чтобы правительство аннулировало недавно подписанную программу культурного обмена. Шведские официальные лица угрожали отложить на неопределенный срок программу молодежного обмена. 28 австралийских писателей в открытом письме утверждали, что все будущие культурные и научные обмены будут зависеть от полной реабилитации Пастернака как гражданина и как писателя.

Международная реакция оказалась нежелательной, и в Кремле захотели найти выход из кризиса. Получив письмо Пастернака, Хрущев приказал остановиться: «Хватит. Он признал свои ошибки[676]. Прекратите». Условия оставляли на усмотрение функционеров.

В то время как в Доме кино готовилось новое осуждение Пастернака, Поликарпов стремился как-то замять дело. Хесин, который недавно так холодно принял Ивинскую, позвонил ей накануне собрания в квартиру ее матери, где она пыталась хоть немного выспаться (за передвижениями Ивинской пристально следили). Хесин излучал фальшивое дружелюбие.

«Ольга Всеволодовна, дорогая[677], вы — умница, письмо Б. Л. получено, все в порядке, держитесь. Должен вам сказать, что сейчас нам надо немедленно с вами повидаться».

Ивинскую звонок чрезвычайно разозлил; она сказала Хесину, что не желает иметь с ним ничего общего. Тогда трубку взял Поликарпов. «Мы вас ждем, — сказал он. — Сейчас мы подъедем к вам на Собиновский, а вы накиньте шубку и выходите, мы все вместе поедем в Переделкино: нужно срочно привезти Бориса Леонидовича в Москву, в Центральный комитет».