Через месяц он написал Ивинской: «Надо будет упорядочить денежное хозяйство, твое и наше»[710].

Пастернак спросил Герда Руге, немецкого корреспондента, не может ли тот дать ему денег, которые ему потом отдаст Фельтринелли. Руге собрал сумму, эквивалентную 8 тысячам долларов[711], в посольстве Западной Германии у русских немецкого происхождения. Им разрешили эмигрировать, но они не имели права вывозить с собой деньги. Руге брал у них деньги, пообещав выплатить им эквивалент в марках, когда они приедут в Германию. Немецкий журналист передал дочери Ивинской пакет с деньгами на станции метро «Октябрьская». Передача произошла быстро, как в шпионском фильме.

Пастернак, видимо, понимал, чем рискуют Ивинская и ее родные, участвуя в его тайных попытках добыть деньги. Он предупредил переводчицу на французский Жаклин де Пруайяр[712], что, если он напишет ей, что у него скарлатина, это значит, что Ивинскую арестовали и она должна поднять шум на Западе.

В апреле Пастернак спросил Поликарпова[713], можно ли ему получить деньги от своих норвежских издателей; часть гонорара он обещал пожертвовать в Литфонд «на нужды престарелых писателей». «Как Вы знаете, до сих пор я никаких денег за издание моего романа за границей не получал», — писал Пастернак.

Власти, не тронутые его положением, предупредили, что он не имеет права брать деньги, которые хранятся в западных банках, и заставили его подписать письмо, в котором он отказывался от гонораров. Когда Ивинская пожаловалась, что им с Пастернаком не на что жить, Поликарпов двусмысленно ответил: «Хорошо бы[714]— привезли вам ваши деньги хоть в мешке, чтобы Пастернак успокоился».

Фельтринелли передал с немецким журналистом Гейнцем Шеве, который тогда работал в газете «Ди Вельт» и подружился с Пастернаком и Ивинской, семь или восемь пакетов с деньгами, или «булочек»[715], как они их называли между собой, на сумму около 100 тысяч рублей. В конце 1959 г. Пастернак попросил Фельтринелли перевести 100 тысяч долларов Д'Анджело, который написал ему, что может купить рубли на Западе и спокойно провезти их в Советский Союз.

В то время средний ежегодный доход[716]советского гражданина составлял примерно 12 тысяч рублей. По официальному обменному курсу, который не имел никакого отношения к «черному рынку», в начале 1959 года доллар стоил 10 рублей. Ввоз денег, пусть и задуманный с благими намерениями, был уголовно наказуемым преступлением. За Пастернаком и его окружением по-прежнему следили, как и за всеми иностранцами, которые общались с ним. Западные друзья Пастернака, руководимые собственными интересами и завистью, хотели ему угодить. Советские органы госбезопасности пока лишь отслеживали приток денег и действовать не спешили.

В 1959 году Пастернак снова очутился в сложной ситуации, отчасти по собственной вине — разгорелся ожесточенный спор между Фельтринелли и Жаклин де Пруайяр. Выпускница Рэдклиффского колледжа, которая в конце 1956 года приехала в МГУ совершенствовать русский язык, де Пруайяр случайно прочла рукопись «Доктора Живаго». 1 января 1957 года русские друзья привезли ее к Пастернаку. Пастернак пригласил их «доедать остатки» с новогоднего стола; Новый год он встречал с друзьями, в том числе с Ахматовой, Вознесенским, Нейгаузами и Ариадной Эфрон. Пастернака приятно волновало общество молодой француженки — Пруайяр в то время еще не было тридцати. Пастернак говорил о Париже, где он побывал в 1935 году на Конгрессе писателей в защиту культуры; говорили о Сталине и Аллилуевой, о Мандельштаме.

Разговор перешел на «Доктора Живаго». Пастернак спросил гостей, нашли ли они в романе влияние каких-либо русских писателей. «Толстой», — сказал кто-то, но Пастернак ждал не такого ответа. Он повернулся к Пруайяр. «Чехов», — рискнула та.

«Великолепно! — воскликнул Пастернак. — Вы угадали!»

Де Пруайяр показалось, что их с Пастернаком дружба зародилась именно после ее простодушного ответа. В январе и феврале они встретились еще несколько раз. Пастернак показал де Пруайяр договор с Фельтринелли, и де Пруайяр усомнилась в том, что такой молодой издатель, который к тому же не говорит по-русски, сумеет по-настоящему оценить роман. Пастернак дал де Пруайяр написанную от руки доверенность на ведение его литературных дел. Такой шаг не мог не удивить и огорчить Фельтринелли.

Позже де Пруайяр попытается оспорить права на все русские издания «Доктора Живаго», на издание некоторых ранних произведений Пастернака и, на основе еще одного письма Пастернака, право распоряжаться всеми его гонорарами. Фельтринелли почувствовал себя преданным. «Оказаться лишенным вашего доверия[717], поддержки вашего авторитета — неожиданный сюрприз, к тому же очень болезненный». Пастернак, возможно, считал, что де Пруайяр поддержит Фельтринелли, но итальянец и француженка относились друг к другу неприязненно. Почти весь 1959 год прошел в тяжелой переписке; они пытались распутать узел.

«Я безмерно все запутал, — писал им Пастернак. — Поэтому простите меня оба».

Путаница усугублялась тем, что вести переписку из Переделкина было трудно. Для обсуждения издательских и финансовых вопросов и Пастернак, и его друзья на Западе часто пользовались оказией, и письма добирались до адресатов неделями и месяцами. «Вести дела, принимать решения и приходить к соглашению посредством почты, которая так ненадежна, медленна и нерадива, при таких расстояниях, с такими сжатыми сроками — это пытка, неразрешимая проблема, ужасное несчастье», — писал Пастернак.