от волнения не разглядела: панцирная койка, отретушированные фотографии стариков, чайный гриб в трёхлитровой банке, икона с торчащими дротиками дартс.

– Воробьёв Платон Иванович – это вы?

– Воробей я, – сказал мужчина, запахивая халат. – Птица такая, знаешь?

– Знаю. Мне вас рекомендовали, как… экстрасенса.

Из кухоньки засмеялся одноглазый Мишка, что-то шаркнуло по стене и грянулось об пол.

– Колдун я, Катя. Не блуди словами, – Воробей посмотрел на Катю, сердце ёкнуло, но глаза были теперь самыми обыкновенными, бледно-голубыми буркалами навыкат. – Говори, зачем пришла. Только водку сперва достань.

Катя вытащила из рюкзака пакет с водкой и остальным. Воробей надорвал упаковку с пряниками, вмял себе в рот сразу два. Чавкая, свинтил крышку с бутылки, налил половину стакана, прижал горлышко пальцем и побрызгал водкой на пол. Мишка забрал пакет, в котором осталась пачка соли, банка пороха, купленного Катей в магазине «Охотник», и пузырёк марганцовки. От мальчика пахло колбасой, Катя зажмурилась, чтобы не видеть страшного лилового.

– Говори уже, – сказал Воробей, сложив руки на груди.

– Я ищу… Мне надо отыскать дочь, – сказала Катя. – Говоров сказал, вы помогали…

– Это не ко мне, Катя, – сказал Воробей. – Я не ищу пропавших людей – мы все пропавшие.

– Вы. Разговариваете. С покойниками, – сказала Катя и сама удивилась, как легко это далось.

Воробей посмотрел на неё, на секунду явив сверхмассивные глаза-чёрные дыры, содрав с Кати всё мясо, обнажив пульсирующее болью ядрышко.

– С твоей дочкой не смогу поговорить, – покачал головой Воробей и отпил глоток водки. – Лёгок пух одуванчика, взлетел над поляной, вот уже и нет его. А я работаю с тяжёлыми фракциями. С человеческим говном.

– Он сдох, – прошептала Катя с ненавистью. – Убийца… ее убийца. Сдох неделю назад. Можете его найти? – она почувствовала, как слёзы покатились из глаз. – Найдите его, Воробей. Можете? Этого вот, который мою дочь три года назад… Найдёте? Найди, пожалуйста. И спроси, когда найдёшь, куда он спрятал её тело…

Перед Катей расползлась чёрная дырища, выпила свет, выдула воздух. Из Катиной груди вывалилась серёдка, упала в эту дыру куском сырого теста, но в губы ткнулся край стакана, она глотнула водки, обожглась, отпрянула.

– Вон кого ты найти хочешь. Попробую, – сказал Воробей и вернул стакан на стол. – Дело нехитрое, если ты, Катя, со мной пойдёшь.

– Куда? – удивилась Катя.

– Туда, – сказал Воробей.

– Подождите, я полагала, что вы… Ну, я не знаю, дух его призовёте, или что.

– Ага, слыхал я про такую забаву, – сказал Воробей, скривив лицо. – Собираются на фатерах, берут друг друга за руки, да блюдечки вертят, слышь, Мишка? – с кухни засмеялся мальчик. – Если тебе, Катя, с Пушкиным поговорить, или с Наполеоном, то и приезжать не стоило. У вас там столько этих духов неприкаянных шастает, я, когда к сестре в гости езжу, так просто чай с блюдечка не пью – сбегаются, курвы. Разбаловали вы их, разлакомили. А настоящего покойника оттуда на разговор волочь, это всё равно, что бегемота из болота вытаскивать. Знаешь стишок про «нелегкую эту работу»?

Воробей затолкал в рот ещё один пряник, вылил в стакан остатки водки. Катя посмотрела на прозрачную жидкость за мутным стеклом и вдруг провалилась в сон из детства, он ей тогда часто снился.

Двор, густо забрызганный буро-зелёными тенями. Чёрная вода стоит на уровне третьего этажа. Катя, сидит на тёплой крыше, сжимая в руках леску, а под маслянистой поверхностью, собирая воду в складки, ходит Белая Рыба. То она вывернется боком, блеснув крупной чешуёй, то покажет огромный мутный глаз с торчащим из него крючком. Белая Рыба сильная, Катя знает, что её нельзя упустить, а то беда, но и поднять её невозможно – сил едва хватает, чтобы удерживать Рыбу на поводке. Вдруг Рыба прыгает в воздух, показывая распоротое брюхо, и уходит на дно. Леска натягивается, но Катя успевает намотать её на руки – удержать, не дать уйти. Рыба ударяется боком в качели, там, внизу, расталкивает мусорные баки, уплывает через дворовую арку. Леска натягивается струной, легко проходит сквозь Катину плоть, отсекает кисти рук. Рыба уходит – туда, на улицу с трамваем, отражается в витрине булочной, сворачивает за угол, вот и нет её. А Катя остаётся на крыше, глядя на две культяпки, в которых ни костей, ни крови, а только специальные отверстия, как у человечков «Лего».

– Правильно, – сказал Воробей, как будто подсмотревший её сон. – Легче к нему туда спуститься. Ну что?

– Иду, – сказала Катя.

– Ну и ладненько. Есть у тебя какая-нибудь его вещь? – спросил Воробей.

– У меня есть его вещь, – сказала Катя.

Она аккуратно достала из рюкзака пакет, в котором лежал галстук Цап-Царапыча. Пакет передал ей Говоров, сказав, что Воробью он наверняка понадобится. Катя относилась к вещи, принадлежащей убийце её дочери, словно к радиоактивному инфицированному говну, она трогала этот галстук только через три слоя целлофана, будто боясь, что он вспыхнет в её руках.

– То, что надо, – одобрил Воробей, вынимая страшный галстук и повязывая его на шею. – Мишка, тащи сюда всё. Я пока водку допью, а ты раздевайся. Да, что смотришь? Думаешь, покойники в трусах разгуливают? Одежду долой. Да не ссы, у меня не встаёт давно.

Катя не собиралась раздеваться.

Катя, учительница музыки, тридцати двух лет, воспитанная интеллигентными родителями, не собиралась раздеваться в строительном вагончике, оборудованном под жильё, перед плешивым мужчиной, которого едва знала. Она оцепенела от такого предложения, замерла, как зверёк перед автомобильными фарами.

И тут же за дело взялась какая-то другая Катя. Она быстро стянула через голову кофту, сняла футболку, расстегнула лифчик и взялась за ремень джинсов. Мишкина рука поставила на столик тарелку с разносортными конфетами. Катя стянула брюки и трусики. Воробей развернул первую конфету и протянул её Кате:

– Рот открой быстро, – сунул в Катин рот карамельку, закрыл нижнюю челюсть рукой. – Жуй. Не выплёвывай. Прожевала?

– Да.

– Ещё, – он сунул в рот ещё одну конфету. – Чтобы попасть к мертвецам, надо поесть их еды, ясно?

– Ясно.

– Конфеты Мишка на кладбищах собирает. Жуй-жуй. Этот твой, которого ты ищешь, душегубец, да?

– Да. Цап-Царапыч. Помните, по телевизору…

– Жуй ещё. Как же не помнить, помню. Сколько детей-то переубивал, а? Молчи, Катя, жуй. Когда там окажемся, от меня не отставай, ясно? Всегда за мной приглядывай.

– Ясно.

– Абы назад не вернёшься, учти. Жуй. И ни с кем там не разговаривай, они болтливые, покойники-то. Ещё жуй. Заморочат тебя, а мне потом выморачивай, и не всегда это получается. Ходить туда – не людское дело, грешно это, Катя, платить за это придётся. Берёшь на себя мой грех? Берёшь