– Беру.

– И с душегубцем не вздумай разговаривать, он сам тебе всё покажет. Или не покажет. Но я им языки-то развязываю обычно. Ясно?

– Ясно.

– Ходить туда – гнилое дело, всё равно, что умирать. Только умираешь единожды, а я хожу туда сколько уж лет. Берёшь на себя мой страх? Говори: «беру».

– Беру.

– Возвращаться оттуда – тайное дело, чёрный ход. Лазарь в дверях стоит, а я мимо него малой птахой пролетаю, да ещё и тебя провожу. Берёшь на себя моё дело?

– Беру.

– Мишка! – колдун протянул руку к поднесённой мальчиком клетке. – Видишь, Катя? Тоже воробей, как и я, – сказал Воробей, просовывая в клетку руку и ловко хватая птичку. – Они такие пугливые, что могут от страха умереть, глянь.

Птичка затрепыхалась в руке Воробья, зачирикала и вдруг замерла. Воробей скинул халат, стянул цветастые ситцевые трусы, лёг на койку животом вверх и поманил Катю. Она посмотрела на его приподнявшийся член, мёртвого воробышка, лежащего на волосатой груди, галстук Цап-Царапыча на шее. «Ты же спятила, дурища!», – закричала в её голове мама. Катя разлепила губы, склеившиеся от дешёвых конфет, и сказала: «Да, мамочка, я спятила. Угомонись уже».

И шагнула к койке.

раньше

Программа вывалила на экран десяток окошек шрифтовой тарабарщины и зависла намертво. Зайцев пошевелил мышкой, матюкнулся и полез под стол перезагружать системник. Под столом было сумрачно и как-то даже уютно, уходили во все стороны провода с мохнатым слоем пыли, в дальнем углу лежала бутылка из-под шампанского, кладовщики из новогодней смены вылакали. Зайцеву захотелось залечь прямо тут, под столом и выспаться хорошенько…

– Зайцев! – крикнула снаружи Манижа. – Зайчиков! Где этикетки? Там эти ругаются уже.

– Висит всё, не видишь?! – сказал Зайцев, стукнувшись от неожиданности головой и выбираясь из-под стола.

На столе в круге света настольной лампы лежал небольшой пакет из плотного белого целлофана, похожий на посылочку из Китая.

– Это что? – ткнул он пальцем.

– Лежала в зале, в холодильнике с молочкой. Я думала это тебе бандаруль.

– Бандероль, а не бандаруль, – сказал Зайцев. – Село ты, Манижа, неасфальтированное. – Он взял пакет, всмотрелся в белую наклейку с адресом. – Екатерине Лепи-ной, ага. У нас есть такая? От Таисии Лепиной. Это кто?

– Я не знаю, – сказала Манижа. – Зайцев, тебе сейчас этот башку отломает, если не напечатаешь.

– Перезагружается, – ответил Зайцев, отрезая канцелярским ножом краешек пакета. – Что тут у нас…

Из вскрытой бандероли на колени Зайцеву выскользнул пластиковый пакет. Он взял его и поднёс к глазам, чтобы рассмотреть. Пакет был упакован вакуумным способом, аккуратно, со знанием дела. Внутри лежали палец и ухо. Палец был совсем небольшой, розовый, с тоненьким золотым колечком, а ухо – с проколотой мочкой. Зайцев разглядел лоскутки кожи и розоватую мясную жидкость. Он вдруг представил, как лепит на пакет термоэтикетку с ценой, а Манижа относит этот ужас в зал и равнодушно бросает в ларь с мясными субпродуктами.

Зайцев вскочил с кресла, заорал и отпрыгнул к стене, обрушив вешалку с куртками. Манижа посмотрела на пакет и запричитала что-то по-таджикски.

– Заткнись! Звони ментам! Б…ь, зачем ты его сюда принесла?! Звони ментам! Давай же!

Зайцев подумал о чёрно-красном срезе пальца и тоненькой белой косточке в нем. Он отвернулся к стене и его мучительно вырвало.

Катя слепила снежок, положила его в лужицу на карнизе и закрыла окно. Снежок потемнел снизу. Почему вода поднимается вверх? Какие-то капилляры, школьная физика, упрямство воды перед силой тяжести… Катя глаз не могла отвести от мокнущего снега.

Это всё транквилизаторы, похоже. Она замечала, что иногда залипает на таких пустячных вещах, отдаёт им все мозговые силы. Просто смотрит на крошечные пузырьки, всплывающие к поверхности чая от двух кусочков рафинада на дне. Они аккуратно располагаются квадратиками, против логики Вселенной, предпочитающей всякой форме круг. Или вот снежок…

Завибрировал телефон в кармане кофты. Катя оторвалась от снежка и посмотрела на экран. Капитан Говоров, из группы, работающей по Цап-Царапычу. Говоров вел дело о похищении Таисии Лепиной, двенадцати лет, Катиной дочери. Они сразу забрали его себе – похожий почерк. Цап-Царапыч предпочитал девочек в возрасте от десяти до четырнадцати. Похищение среди бела дня, прямо у подъезда. Запись с камеры соседнего дома, шесть секунд, высокий мужчина в джинсах и зелёном пиджаке идёт по скверу, а Тайка идёт перед ним, спиной вперёд. Они разговаривают о чём-то увлекательном. Она беззаботно размахивает мешком со сменкой, как будто этот мужчина прекрасно ей знаком…

Звонок завершился и Катя сообразила, что так и не сняла трубку, тупо пялясь в фамилию «ГОВОРОВ», написанную на экране. Капитан Говоров неплохо выучил её за пять месяцев, он перезвонил.

– Алло? – сказала Катя вполголоса, потому что за её спиной троечница Настя старательно долбила по клавишам: «Мил-ли-он, мил-ли-он, мил-ли-он а-лых роз!»

– Екатерина Петровна, вы на работе? Могу я подъехать?

– Что-то случилось? – спросила Катя. – Конечно, можете.

– Случилось. Я уже почти на месте.

«Кто-влю-блён, кто-влю-блён, кто-влю-блён-и-всерь-ёз сво-ю-жизнь для неё пре-вра-тил в цве-ты».

Катя не хотела верить, что Тайку забрал Цап-Царапыч. Сначала она шарахалась от капитана Говорова, как от чумного, но факты падали свинцовыми шариками, долбили куда-то в душу, так что сначала было очень больно, а потом стало никак. Да, ей стало никак.

Катя прижалась носом к окну и увидела Говорова, который припарковал свой «форд» напротив ворот школы. Вышел, потянулся, закурил, прижал к уху телефон, разговаривает с кем-то, машет рукой с сигаретой.

– Настя, на сегодня достаточно, – сказала Катя.

– Спасибо, Екатерина Петровна, – радостно сказала троечница Настя. – А я сегодня хорошо работала?

Катя повернулась от окна и задумчиво посмотрела на неё. Настя играла ужасно, отыгрывала номер мёртвыми руками. У неё носик пупочкой, хвостики крысиные, коротенькие пальцы. Ей бы готовить учиться, дуре усердной…

– Да, Настя, ты молодец. Работай дома, ладно? В четверг не опаздывай.

– Хорошо! – девочка сунула в рюкзак свои тетрадки и рванула в коридор, где её ждал дедушка.

«Вам знаком этот человек?», – спросил её капитан Говоров, после того, как несколько раз прокрутил шестисекундный ролик, где мужчина в зелёном уводил куда-то её дочь. И распечатки кадров, но они только путают, без динамики этот мужчина превращается в невнятный рисунок из квадратиков, зато в динамике. «Екатерина Петровна, вы его узнали, да?» – настаивает Говоров и Катя меленько кивает головой. «Кто это?» – спрашивает Говоров и Катя видит, что он подобрался, как хищник перед рывком. «Это мой отец», – отвечает Катя, понимая какую чушь она несёт. – «Только это невозможно, он умер в десятом году». Списали на стрессовое состояние. Катя сама