Таккер бросился в ту сторону и обогнул угол, как медведь, продираясь через заросли кустарника. И наконец остановился под окном, из которого раздавались крики. Задрав голову, он увидел лицо, прижавшееся к решетке, и услышал знакомый голос:

– Это ты, Крис Таккер? Слава богу, ты!

– Ну конечно, это я, Хокинс! Что все это значит?

– Что значит? Я не могу сказать, да и никто из нас не может, хоть нас тут и целая дюжина. Нас заперли на замок, как видишь. А кто это сделал… Видел ты индейцев?

– Индейцев? Нет. Зато видел дело их рук. Жуткая картина во внутреннем дворе.

– Какая картина, Крис? Ну да ладно, не стоит терять время на болтовню. Войди и отопри дверь этой комнаты. Скорей, приятель, скорей!

Не заставив просить себя дважды, молодой охотник бросился обратно к патио с такой же скоростью, с которой убежал с него. По пути он вооружился тяжелым деревянным брусом и, действуя им как тараном, налег на дверь столовой. Пусть крепкая и висевшая на массивных петлях, она вскоре поддалась усилиям.

Узники выскочили из комнаты и увидели перед собой зрелище, от которого содрогнулись их сердца.

Как было установлено, во дворе лежали десять трупов. Все это были тела рабов, некоторые изувеченные настолько, что почти утратили человеческий облик. Хотя они и пробуждали сочувствие, белые колонисты без промедления миновали их, озабоченные судьбой своих близких.

Оставив позади одни мертвые тела, они принялись разыскивать другие, среди которых могли оказаться их близкие. Бедняги кричали, размахивали руками, засыпали Криса Таккера вопросами, надеясь найти своих живыми, и одновременно боясь обнаружить их трупы с рассеченными глотками и ранами в груди, подобно тем, что валялись на камнях двора.

Как бы ни было ужасно представшее их глазам зрелище, еще более ужасные картины вставали перед их мысленным взором.

И среди хора голосов, взывающих к женам, сестрам и возлюбленным, громче и горестнее всех раздавался голос полковника Армстронга, ищущего своих дочерей.

Обезумевшему от страха голосу полковника вторил крик Дюпре:

– Хелен! Джесси!

Нет ответа. Те, к кому обращены призывы, не могли их слышать, потому что были далеко. Да и будь они ближе, результат был бы тем же, потому что головы девушек были обмотаны плащами-серапе. Перехваченные веревкой на шее, накидки не только мешали слышать, но едва позволяли дышать.

Прошел почти час с тех пор, как их схватили, и девушки начинали понемногу приходить в себя. Но увы, лишь для того, чтобы ждать новых ужасов и еще более мрачного будущего. Оказаться в руках у дикарей, которые увозили их от дома, от всего ценного и родного, в плен безнадежный и ужасный – для женщины Запада нет судьбы ужаснее, ведь ее с колыбели пугают рассказами о жестокости индейцев.

Неудивительно, что, осознав грозящую им опасность, дочери полковника на время впали в ступор.

Мало-помалу они пришли в себя и стали припоминать все, что произошло с ними: как оказались лицом к лицу с Фернандом, как тот дерзил им, как их окружили индейцы, которые закутали им головы, схватили и понесли, затем подняли и положили на спины лошадей, привязав к уже сидящему впереди всаднику. Все это они припомнили, и все случившееся с ними казалось им какой-то фантасмагорией. Увы, это не был сон! Они чувствовали накидки на голове, лошадей под собой и тела дикарей, к которым были привязаны, физически ощущая это отвратительное прикосновение.

Всадников было двое, и столько же лошадей, судя по стуку копыт. По характеру этого стука можно было понять также, что едут они по лесной тропе, то выныривая на открытое пространство, то снова углубляясь в дебри.

Продолжалось это около часа, за время которого оба наездника не обмолвились ни словом, а если и обмолвились, то пленницы их не услышали. Возможно, что они общались друг с другом знаками или шепотом, так как лошади их по большей части шли рядом и только в самых узких местах становились одна за другой.

Наконец произошла остановка, и такая продолжительная, что пленницы сочли, будто тут им предстоит провести остаток ночи. А возможно, задержка объяснялась неким препятствием, в пользу чего говорило отчетливо слышимое журчание воды. Они находились на берегу реки.

Сан-Сабы, разумеется – другой тут не было. Для сестер, впрочем, это не имело значения. На берегу Сан-Сабы им угрожала не меньшая опасность, чем в русле самого отдаленного потока Техаса.

Как бы ни называлась река, воды которой бежали сейчас мимо, тюремщики девушек, остановившиеся на ее берегу, подвели лошадей поближе друг к другу и вступили в разговор. Язык у них был какой-то странный, но пленницы не брались определить какой – разговор велся очень тихо, почти шепотом, и шум воды заглушал слова. Да и расслышав их, они едва ли смогли разобрать. Ведь эти двое были индейцы и должны были общаться на языке краснокожих. По этой причине пленницы тоже могли свободно переговариваться друг с другом, ведь их охранники не сумеют их понять.

Первой до этого додумалась Хелен.

– Джесс! – воскликнула она тихонько.

– Хелен! – так же приглушенно ответила ее сестра. – Я тебя слышу.

– Я лишь хотела подбодрить тебя. Будь мужественной, не впадай в отчаяние. Сейчас все представляется таким мрачным, но может произойти нечто, что спасет нас.

– Почему ты так думаешь?

– У меня есть предчувствие, что нас спасут из рук этих ужасных чудовищ. Может быть, я ошибаюсь, но кто-то нашептывает мне про это, быть может сам Господь. Молись, Джесси, как и я молюсь.

– Я тоже молюсь, сестра! Ах, но как же наш батюшка? Как мой дорогой Луи? Я боюсь, что…

– Не бойся! Не думаю, чтобы дикари всех перебили. Кто-нибудь да остался в живых… Будем надеяться, что среди них отец наш и Луи. Они пойдут искать нас… и спасут. Ты знаешь ведь, что у нас в колонии есть охотники, которые считаются прекрасными следопытами. Не сомневайся, они проведут погоню по нашим следам.

– Ах, я уверена, что Луи спасет нас! Он отдаст все свое золото… Предложит большую награду… Сделает все, лишь бы спасти меня. Да, сделает, я точно знаю…

Восторженная речь Джесси была прервана громким хохотом всадников, которые их стерегли.

Пока ужасный гогот еще звучал в ушах сестер, а телом они ощущали рокот в утробах, его издававших, лошади снова пришли в движение. Вскоре животные вошли в реку, и все звуки заглушил плеск копыт по воде.

Нижний брод через Сан-Сабу, о котором так часто упоминалось, заслуживает топографического описания.

В этом месте река, имеющая несколько сот ярдов в ширину, течет спокойно и тихо среди берегов, поросших лесом до самого уреза воды. Из деревьев здесь произрастает в основном тополь, с примесью дуба, вяза, сапиндуса и пекана, а также магнолии. Иными словами, такой лес можно встретить во многих областях южных штатов. Эти лесные полосы тянутся на несколько миль вниз и вверх по течению реки, уходя от русла примерно на милю, затем дебри начинают редеть, перемежаясь полянами, часть которых напоминает садовые цветники, другие густо покрыты арундинарией гигантской, в народе называемой тростником. А еще дальше простираются луга, настоящее море волнующейся зеленой травы, называемой на мексиканском наречии «грамма». Луга эти, без единого деревца или кустика, доходят до самого края обрывов.