в 1931 г.). Свидетельство сие содержит леденящие сердце факты, о которых необходимо знать, чтобы задуматься над разразившейся впоследствии катастрофой, понять её природу и впредь исключить повторение случившегося. Нижеследующее исключает возможность какого-либо смягчения либо вольного изложения своими словами, вынуждая нас прибегнуть к весьма обширной выдержке из первоисточника.

«Киев поразили как громом плакаты с фотографиями 33 зверски замученных офицеров. Невероятно были истерзаны эти офицеры. Я видела целые партии расстрелянных большевиками, сложенных, как дрова, в погребах одной из больших больниц Москвы, но это были все — только расстрелянные люди. Здесь же я увидела другое. Кошмар этих киевских трупов нельзя описать. Видно было, что раньше, чем убить, их страшно, жестоко, долго мучили. Выколотые глаза; отрезанные уши и носы; вырезанные языки, приколотые к груди вместо георгиевских крестов; разрезанные животы, кишки, повешенные на шею; положенные в желудки еловые сучья. Кто только был тогда в Киеве, тот помнит эти похороны жертв петлюровской армии. Поистине — черная страница малорусской истории, зверского украинского шовинизма! Все поняли, что в смысле бесчеловечности нет разницы между большевиками и наступающими на Киев петлюровскими бандами. Началась паника и бегство из Киева. Создалось впечатление, что тех, кого не дорезали большевики, докончат «украинцы»… На второй же день после вторжения Петлюры мне сообщили, что анатомический театр на Фундуклеевской улице завален трупами, что ночью привезли туда 163 офицера. Я решила пойти и убедиться «своими глазами». Переодевшись, отправилась я в анатомический театр… Сунула сторожу 25 рублей, он впустил меня. Господи, что я увидела! На столах в пяти залах были сложены трупы жестоко, зверски, злодейски, изуверски замученных! Ни одного расстрелянного или просто убитого, все — со следами чудовищных пыток. На полу были лужи крови, пройти нельзя, и почти у всех головы отрублены, у многих осталась только шея с частью подбородка, у некоторых распороты животы. Всю ночь возили эти трупы. Такого ужаса я не видела даже у большевиков. Видела больше, много больше трупов, но таких умученных не было!…

— Некоторые ещё были живы, — докладывал сторож, — ещё корчились тут.

— Как же их доставили сюда?

— На грузовиках. У них просто. Хуже нет галичан. Кровожадные. Привезли одного: угодило разрывной гранатой в живот, а голова уцелела… Так один украинец прикладом разбил голову, мозги брызнули, а украинец хоть бы что — обтерся и плюнул. Бесы, а не люди, — даже перекрестился сторож».

После ознакомления с рукописью настоящей книги один мой знакомый родом из Западной Украины выразил сомнение в достоверности описанного по той причине, что автор упомянутых воспоминаний, по его мнению, русский. Насколько я понял своего собеседника, к слову сказать, очень культурного и порядочного человека, по одной этой причине объективность приведенного рассказа вызывала у него сомнение. Разумеется, я не стал цитировать своему визави известную фразу Паскаля: «Я верю только тем свидетелям, которым рубят головы», а тем паче не стал вычислять этническое происхождение сестры милосердия, которая поведала об этой трагедии. Вместе с тем, сей диалог заставил крепко задумался о том, как же мы познаем истину, если будем воспринимать нашу историю сквозь призму этнического происхождения авторов мемуаров, исторических хроник и аналитических исследований. И в какие исторические дебри мы заберемся в сопровождении тех деятелей, которым так приглянулся образ Ивана Сусанина в исторической науке?

По сути, я впервые столкнулся с мнением, что свидетелями преступлений на этнической почве не должны признаваться их очевидцы, а тем более, чудом уцелевшие жертвы, если они иного этнического происхождения, чем палачи. Рассуждая, мой собеседник, как мне показалось, пошёл дальше и высказал суждение вроде того, что и нравственную оценку злодейству не вправе давать представители иного этноса, чем палачи и их подручные, поскольку таковая по определению не может быть объективной по отношению к последним (я, разумеется, не стал уточнять, распространяется ли его суждение на те случаи, когда в числе жертв массового уничтожения людей оказывались этнические украинцы). Представляется всё же, что правовая оценка политики целенаправленного истребления людей не должна основываться на принципе «нашим можно всё, лишь бы они не оставляли в живых нежелательных свидетелей и вещественные доказательства своих преступлений». А если таковые все же имели место, то упорно отрицать все произошедшее как подлый навет на украинскую нацию. В статье «Право на память» один украинский публицист заметил, что «…больно, что мы не в состоянии признать, что также склонны к расизму, антисемитизму и фашизму. Больно, что дети в школах учат декалог Михновского» («Украинская правда», 18.06.2008 г.). Да, больно. Я бы добавил, и позорно. Но именно эти чувства, которые я всецело разделяю, и обязывают нас неутомимо докапываться до корней той патологической жестокости, которая, судя по всему, стала органической частью нашего повседневного бытия.

По этой теме уже высказалось несметное число историков, как российских, так и зарубежных, как мастеров этого жанра, так и заурядных бытописателей. В этом море литературы можно утонуть, так и не добравшись до берега истины. В Украине, при этом, стало нынче модным подвергать сомнению всё то, что было написано или издано, например, в России. Свои же нередко весьма сомнительные сочинения отечественные историки благоразумно издают на языке, недоступном для понимания коллег из соседних стран. В этих сочинениях на стендах с именами смертельных врагов украинской нации застолблены представители многих этносов, коренных народов и даже соседних стран. Это делает необходимым, исходя из принципов развиваемой здесь философии, предложить и свою версию произошедшего, в том числе и природы того киевского эпизода, о котором поведала упомянутая сестра милосердия.

Последующее изложение полагаю необходимым предварить принципиальным заявлением, что вышеупомянутое и многое другое, ставшее мне известным из истории населения Российской (большевистской) империи, далеко не измышления представителей злокозненных этносов, а, увы, традиция, тяжелая, кровавая, запекшаяся в глубинах сознания определенной части нашего населения. И без познания её корней и форм проявления на всей территории обитания титульной супернации никогда не придёт примирение с прошлым, понимание современных реалий и способность вести цивилизованный диалог друг с другом. И наконец, ещё одно принципиальное замечание. Отношения между представителями различных этносов, религиозных и языковых групп в настоящем исследовании рассматриваются не с точки зрения поиска виновных, а с позиции объективной логики философии достоинства человека. Поэтому настоятельно прошу под таким и только таким углом зрения рассматривать всё изложенное далее.

2.1. Роль невежества в разрушении России

В действительности, какой-либо очерк по любому сегменту истории России представляет собой с теоретической точки зрения задачу неимоверной сложности. На эту сторону подобных исследований обратил внимание историк Ю.Н. Афанасьев. Он, в частности, отмечал «что попытаемся снова мысленно представить себе общую конфигурацию социально-политической динамики русской истории за все время, миновавшее после татаро-монгольского нашествия.

Она с трудом поддается визуальному воображению: и цикличное, маятникообразное движение, и спиралевидное, и откатное, и догоняющее. Вместе с тем, в этом постоянно меняющемся изображении представлена некая архетипическая неизменность, определяющая собой и одну,