Василий Васильевич решил выступать после полудня, когда со своими дружинами подойдут двоюродные братья Михаил и Иван Андреевичи. У самой Нерли к воинству князя Василия Васильевича должен пристать еще один брат — Василий Ярославович.

Как ни близок Василий с братьями, но только один стол на Руси может быть первым — московский. Невольно, а порой и намеренно Василий Васильевич показывал, что именно он является хозяином земли Русской. И от этого неосторожного напоминания хмурился Василий Ярославович, становился неразговорчивым Михаил Андреевич, и только младший брат Иван оставался беспечно веселым. Понимал Василий Васильевич грусть удельных князей — каждый за свою вотчину ратует и видит себя не младшим братом, а равным! Не время сейчас делить единое, и канула в небытие пора, когда Русь состояла из множества княжеств, где всякий князь на своем дворе голова. Русь, поделенная на многие лоскуты, должна превратиться в твердую державу. Да такую, чтобы меч басурманов обломился об нее, а стрелы отскакивали!

Нет уже соперничества между Москвой и Тверью, остался на Руси только один главный город — Москва! В нем один князь может быть хозяином. Хмурятся двоюродные братья, но почитают московского князя за старшего. Не было случая, чтобы отказали они Василию в помощи. Только Шемяка всегда держится особняком, не забыл, бес, что отец и брат сидели на московском великом столе. Вот и сейчас, когда ордынцы сожгли Нижний Новгород и тучей налетели на Русь, ждал он от Шемяки помощи, посылая к нему одного гонца за другим. Молчал Шемяка. Василий Васильевич догадывался, что втайне Дмитрий Юрьевич желает его поражения, вот тогда и взберется на московский стол! А не далее как вчера донесли великому князю, что Дмитрий Шемяка связывался с ханом Сарайчика, обещал ему большие дары, если поможет согнать с престола Василия Васильевича. Рассердился тогда великий московский князь, но гнева своего не показал. Издавна повелось на Руси, что только великие московские князья могут сноситься с Ордой — им ответ за Русь держать, им и ясак со своих земель собирать. Еще Дмитрий Юрьевич отговаривал служивых татар вступаться за Василия, верные люди сказывают, что из казны углицкой за измену обещал платить золотом.

Скоро от мурзы пришло хитрое письмо, дескать, подойдет он со своими всадниками, но только через десять дней. Хитрый татарин ссылался на то, что обижают его сородичи и хочет он навести порядок в своем улусе. Василий хмыкнул, услышав эту новость от гонца: только будет ли он необходим через десять дней, если Улу-Мухаммед на вторые сутки к Москве пожалует?

Более всего тяготила Василия Васильевича измена Дмитрия Шемяки. Это был вызов старшему брату, на который нужно ответить. А значит, вновь война и, как прежде, разделится Русь надвое, где невозможно выявить правого и виноватого. Москва стольным городом не будет, если удельные князья задираться начнут! Хоть Дмитрий Шемяка и брат, однако вреднее любого татарина. Ордынец на великокняжеский стол не позарится, от него золотом откупиться можно, а Дмитрию Юрьевичу непременно Москву подавай!

В тревожном ожидании прошел и следующий день. Великий князь собрал дружину, вышел в поле, а потом вернулся в стан. Воинство его, как и прежде, было послушным — побряцали оружием, поупражнялись в метании копий и стали готовиться к вечерней молитве. Для многих этот вечер, возможно, станет последним.

— Пусть этой ночью дружинники веселятся, — распорядился великий князь. — Пусть пьют и едят столько, сколько вместят их утробы.

Воеводы объявили волю великого князя. Отроки одобрительно загудели, предвкушая обильное возлияние.

— Сотникам и десятникам следить за порядком, — предупреждали воеводы. — Кто меч на товарища поднимет, тот будет лишен живота сам!

Об этой традиции — сытно кормить и поить своих воинов перед боем — знали все. Немного перед смертью надо: поесть вдоволь, попить послаще. Бабу бы вот еще обнять… Да где тут, все попрятались!

— Сколько я с Василием Васильевичем хожу, так он ни разу хмельного зелья для своей дружины не пожалел, — говорил лохматый десятник, опрокидывая содержимое огромного ковша к себе в нутро. — А за такого и умереть не жалко, — добавлял он охмелевшим голосом. — Как выйдем поутру, так и схлестнемся с татарами!

Великий князь Московский не пожалел угощения для всех, не осталась без хмельного и посошная рать. Многие упились и завалились спать здесь же, у костров, и, когда ужин был в самом разгаре, кто-то в центре стана, близ княжеского шатра, затянул голосистую песню. Отрок пел про молодого удальца и девицу-красу да про отчима-лиходея, что посмел взглянуть на молодую невестушку и отобрать ее по праву старшего. И каждому, кто слышал слова этой песни, на миг взгрустнулось. В молодом голосе чувствовалась тоска, да такая, что многим подумалось, уж не у него ли отчим отбил жену. Вместе со всеми заслушался и князь: отдернул полог шатра, да так и стоял, дивясь голосу, а потом, когда певец умолк, Василий Васильевич поманил к себе Прошку и спросил:

— Что это за отрок? Почему я его раньше не слышал?

— В дороге подобрали, князь. Может, сказать ему, чтобы еще что-нибудь спел? — предложил Прохор.

— Не надо, — подумав, отказался Василий. — Лучше прежнего не споет. А певца наказываю беречь! Пусть во время сечи в обозе находится!

Бояре уже заждались великого князя. Сидели подле стола, не решаясь без него начать пир, черпать ковшами вино, а когда он наконец переступил порог шатра, в волнении подвинулись к дубовой бочке.

— Угощайтесь, бояре! Угощайтесь! — махнул рукой великий князь.

И бояре не спеша, помня о своем достоинстве, один за другим черпали ковшами хмельное, мутноватое зелье.

Великий князь пил вместе со всеми, не отставал, почти не хмелел, все подмечал, все видел.

Пили до поздней ночи, бояре вставали с чашами, наполненными вином до самых краев, и, желая великому князю доброго здравия, выпивали все до капли.

Дошла очередь и до Прошки Пришельца.

— Ну-ка, Митяй, — подозвал он боярского сына, — налей до краев! — И когда вино закапало через край на ковры, поспешно остановил: — Хватит! Куда же ты льешь?! Не видишь, что ли, дурья башка! Полно уже!

Осмотрелся Прохор по сторонам. Бояре осовели, казалось, ничто не напоминало скорого сражения. Он долго взирал на пьяное застолье. Нехорошее предчувствие мучило боярина.

— Говори, Пришелец, что ж ты замер? — подбодрил любимца московский князь.

Уже никто из бояр не помнил, что Прошка из пришлых, что явился его отец из-за моря да и остался на Русской земле. А как простился с белым светом, кроме драного кафтана, оставил сыну множество рассказов, которые способны удивить любого слушателя. Видно, этим и приглянулся Прохор великому князю, оттого и приблизил его к себе, потом боярством пожаловал. Так устроена Русская земля: кто попробовал сдобного хлеба с ее полей, тот прикипает к ней уже всем сердцем. Прошка Пришелец не чувствовал в себе чужой крови, он вырос на этой земле, стал ее частью давно и вместе со всеми готовился сегодня к завтрашней битве, а сейчас праздновал последний мирный день.