— Ты Сонька? — Он сплюнул себе под ноги. Высокий. Сильный. Наглый. И руки уже разрисованы синими тюремными татуировками. — Ну?

— Что?

— Отдавай. Мне мамашка написала, что у тебя мое наследство. Или потратила? — посмотрел он на нее сверху вниз, со злой насмешкой и готовностью ударить.

— Макар забрал.

— Врешь, — он толкнул Соньку в грудь. — Сама продала… прогуляла… ну?

— Макар забрал, сразу после похорон! К нему иди, у него и спрашивай!

Очнулась она уже в больнице. И не одна — рядом с ее кроватью, уткнувшись в книгу, сидел Перевертень. Правда, стоило Соньке глаза открыть, как он тотчас книгу отложил.

— Вы ведь дадите показания против Александра? — Перевертень выглядел уставшим. — Вам придется.

Он вытащил зажигалку, повертел в руках.

— Но — только против него. Не стоит ворошить прошлое и упоминать о шкатулке… Александр знал о том, что он должен получить наследство, но мама его не уточнила, какое именно. И вам не следует. Я не хочу, чтобы память моих родителей очерняли.

Это было не просьбой — предупреждением. И с лица Перевертня на Соньку смотрели пустые холодные глаза Макара. Как-то сразу она поняла, что, если вдруг откроет рот, не протянет долго. Да и… зачем говорить? Кому есть дело до событий таких давних?

— Именно, — он умел читать мысли собеседника. — Если вдруг вам покажется, что лучше рассказать, подумайте о собственном прошлом… его тоже легко сделать достоянием общественности.

И Сонька согласилась.

— Что с ним?..

— С Александром? Боюсь, на этот раз он сядет на очень длительный срок. Нападение на вас. И убийство.

Слово это заставило Соньку замереть от ужаса.

— К сожалению, меня дома не оказалось, а отец был уже не в том возрасте, чтобы драться. Этот идиот его зарезал! Из-за пары сотен рублей и маминого золота. Вы же помните, какое у нее было золото? Простенькие цепочки, колечки… копеечное все.

Он искренне удивлялся тому, что некто способен совершить преступление столь тяжкое из-за пары сотен и золотых цепочек. А Сонька постаралась не задаваться вопросом, куда подевалось все остальное. Ведь и Вилена, и Макар не скрывали, что предприятие их было выгодным. А значит, где-то лежат сокровища, то самое кровавое золото, которое — спустя годы — набрало свою цену.

— Мы его посадим, — мягко заметил Перевертень, — вам нечего бояться.

Что ж, у Макара вырос достойный наследник. Несмотря на молодость, он умел скрывать истинное свое лицо, и прятался столь ловко, что ни у кого, имевшего с ним дело, подозрений не возникло. Ему сочувствовали, спешили помочь, а он, играя роль этакого рассеянного, неловкого паренька, полностью увлеченного книгами, выстраивал собственную жизнь на манер отцовской.

Александра посадили, срок ему дали максимальный. Соньку, конечно, вызывали свидетельницей, но и без ее показаний выходило все именно так, как и говорил Перевертень.

В дом этот она вернулась, и вроде бы все пошло по-прежнему, и этот устоявшийся распорядок не нарушила даже скоропалительная женитьба Макарова сына.

— Девка-то была не из наших, — сказала старуха, прикладываясь к фляжке, которую вытащила из кармана юбки. — Вода это, родниковая. А фляга посеребренная, старинная. Перевертень подарил, после того суда. Вроде в знак доверия.

Она протянула флягу Игнату, а тот отдал рыжей, которая разглядывала ее долго. То одной стороной поворачивала, то другой… Наверняка фляга была старинной, хотя сомнительно, чтобы уж очень дорогой.

— Самая моя ценная вещь, все, что нажила, — старуха поскребла за ухом кошку, но она от прикосновения не проснулась даже. — Оленька… наши сразу поняли, что эта долго не продержится. К другому она привыкла. Балованная. Безрукая. Тихая. И кто бы другой с ней оженился, я бы поняла. А Перевертень, он же в отца пошел, вроде милейший человечек, но стоит чуток копнуть, и совсем другое открывается. Ему бы атаманшу найти, а не эту мышку… но мне-то что за дело? Я и не лезла. Помогала даже… Оленька и коляску-то вниз снести не могла, становилась на краю лестницы и стояла, глазами хлопала. Дите у нее плакало вечно, и у самой глаза на мокром месте. Наши-то решили, что через пару месяцев парочка разбежится, но нет, Перевертень упертый был. И никогда ни в чем ее не попрекал, видать, и правда любил сильно, как отец его свою Леночку.

Рыжая вздохнула и вернула флягу. Взгляд мечтательный, ей-то в сказку о большой любви верится с легкостью.

— Если любил, — Игнат позволил себе встрять в рассказ, — отчего же не перевез ее в другое место?

— Не знаю. Может, и придумала я себе про то золото… может, не было его никогда? — Старуха произнесла это с сомнением. — А может, он не имел возможности потратить. Бывает же такое, когда вроде деньги и есть, но не дотянешься до них. А может, проверял он ее… и не выдержала Оленька. Дочку вот оставила… никудышная девка была. Жадная. Завистливая. В кого пошла только? — Старуха вновь приложилась к фляжке. — И подружка ее такая же…

— Какая подружка?

Игнат уже сделал мысленную заметку — прояснить судьбу Александра.

— А мне почем знать, — беловатые глаза старухи посмотрели на него с насмешкой. — С работы вроде. Приходила тут пару раз… и когда Светки дома не было, тоже. С ключами была, значит, не просто случайная девка…

— Звали ее как?

— Так мне почем знать? Небось она мне не представлялась.

Игнат вытащил еще купюру.

— Да такая… девка, тощенькая, сухонькая, вот как твоя, — корявый палец ткнул в Ксюшу. — Только серая, ну, чисто мыша. Ходит, голову опустивши. Даже не ходит — шмыгает. Шмыг туда, шмыг обратно…

— И сегодня появлялась?

Старуха призадумалась, наверняка поняла, к чему вопрос, но ответила честно:

— Я ее не видела. А так… может, была, а может, и не было.

Больше говорить с ней было не о чем.

Раз за разом раскладывала карты Апраксия, вновь выкидывая черноту. И хмурилась, пеняла колоде за туманность, но не в силах была преодолеть перелом.

— Выходит, на распутье ты стоишь, — так она пояснила Анне. — И можешь наново дорогу выбрать. Судьба твоя не спрядена.

— Так быть мне царицей?

— Не ведаю!

Быть… Ведь было время, когда только этой мыслью она и жила, примеряла корону, обживалась в палатах царских, видела себя на троне.

А теперь вот, глядишь, исполнится данное в горячке обещание, но Анне будто и все равно.

— Переменилась ты, — сказала ей Апраксия, вновь колоду перемешивая. — Коли хочешь, задай другой вопрос.

Какой другой? Нет в жизни Анны ничего неизведанного. Все расписано, все установлено, и течет эта жизнь, как ручеек по камням. А то и вовсе застыла, как стеклянное озеро в дареной шкатулке. Сняла ее Анна с полки, покачала в руках, не стала открывать, вернула на место.