что не предала его доверия? Если подумать, я ведь не знала никаких его настоящих секретов. Если подумать, наши разговоры были довольно банальны — он рисовал мне свою жизнь широкими мазками, туманно рассказал о нескольких деловых операциях и поведал, еще более туманно, несколько тривиальных историй о жене. Вот и все. Но это едва ли может быть нужно кому-то. Я подписала бумаги, которые дал мне Бивел. И знала, как он поступал с теми, кто вторгался в его частную жизнь. Он сотрет нас с отцом в порошок.

— Я вас утомляю?

— Простите, пожалуйста, сэр. Не могли бы вы повторить последнее предложение?

— Нет.

— Простите, пожалуйста.

Вот так-то. Я устала просить у него прощения.

— Из-за того, что мы встречаемся здесь, у меня дома, в такое время и пьем чай, у вас могло сложиться впечатление, что это мой досуг. У меня не бывает досуга.

Я потупила взгляд, изучая замысловатый орнамент ковра.

— Этого больше не повторится.

— Мою роль нужно сделать ясной среднему читателю. Без меня, вероятно, не было бы даже рынка Кулиджа. Президент сам это сказал. Вот так-то. Я затыкал дыры, поддерживал ситуацию и защищал простых вкладчиков от игроков так долго, как только мог. В результате возник самый феноменальный бычий рынок[34] в истории. Величайший толчок для американской промышленности и американского бизнеса. Любой, кто внимательно посмотрит на экономику после рецессии 1920 года и вплоть до 1927-го, сможет увидеть здесь мою руку. Как я заставил отдельные ключевые акции вырасти, чтобы весь рынок воспрянул вместе с ними. Возьмите «Сталь США», «Болдуин», «Фишер» и «Студебекер» в 1922 году. Это было началом рыночного процветания. Самым началом. И это был я. Я. Конечно, даже в этом увидели заговор. Александр Дана Нойес или кто-то из его приспешников в «Таймс» назвал это «таинственной силой», вместо того чтобы просто приписать это мне. Вот так-то.

Эндрю Бивел не поморщится. Он сотрет нас с отцом в порошок. Он даже может подумать, что вся эта история с шантажом — моя идея, что я выдумала этого человека без галстука в костюме в тонкую полоску, чтобы добиться чего-то от него, Бивела. Да, так он, скорее всего, и подумает. Что это все я.

— Как я сказал, это было начало. Но на чем нам действительно следует заострить внимание, так это на 1926-м. Когда в мировой финансовой истории был успех, подобный моему в 1926-м? Когда? Неудивительно, что это вызвало обвинения в мошенничестве, ведь только так журналисты-пустозвоны и могли объяснить мои достижения, только так всякие горе-романисты могли объяснить мои беспрецедентные свершения. Так-то вот, радуйся. Надо ли говорить, что мои операции в том году охватывали весь рынок? Что за афера могла бы включать такой объем ценных бумаг? Сама мысль о том, что кто-то может повлиять на каждую компанию, торгующую на Нью-Йоркской фондовой бирже, или проникнуть в нее, смехотворна. Я поднял с собой целую нацию. А вместо благодарности пресса меня облила грязью. Я поощрял процветание тех лет и во многом ему способствовал. Так что я не хочу слышать никакого куриного квохтанья о консорциуме медведей-заговорщиков. Будто у меня было время и желание сговариваться с кем-то. Вот так-то.

Но это может быть проверкой. Может, это Бивел подослал человека без галстука посмотреть, легко ли я расколюсь. Проверить. Посмотреть, как я с этим справлюсь. Насколько я лояльна и самодостаточна. Если это так, какой будет правильная реакция? Может, лучше всего будет совсем ничего не говорить. Может, он бы хотел, чтобы я сама за себя постояла. Решила все самостоятельно. Вот так-то. А возможно, человек без галстука не так прост, как мне показалось. Может, он работает на другого финансиста, конкурента. А может, на правительство. Может, и про друга своего со связями он сказал для отвода глаз, а на самом деле сам из ФБР.

— Меня обвиняют в том, что я бросил карты до октября 1929-го. Разве я виноват, что увидел слова на стене? Слушайте, я предсказал, что в 1921 году дефляция достигнет дна и стоит ожидать восстановления цен. И был прав. Там как будто никто не усматривал заговора. Почему? Просто потому, что им понравилось мое предсказание. Затем, через два года, я предвидел панику из-за процветания и снова оказался прав. Но в 1929-м я стал жупелом, виновником всего предсказанного. Почему? Просто потому, что им не понравилось то, что они услышали. И они решили, что я возглавлял какую-то нечистоплотную медвежью шайку. Вот так-то.

Чем я могла пожертвовать? Бахвальством Бивела. Операциями, освещавшимися в прессе много лет назад. Его туманными, бессвязными рассказами о жене, которую он, похоже, совсем не знал. И в любом случае все это в скором времени станет достоянием общественности. Все это будет в книге Бивела. В которой столько вымысла. Бивел просил меня подобрать ему голос. Просил сочинить пару-тройку историй о его жене. Тогда почему бы не скормить человеку без галстука очередную выдумку, как я сделала, когда отец стал допытываться о моей работе? Да, вот верное решение. Я создала вымышленного Бивела для Бивела реального; создала вымышленного Бивела для отца; и могу с легкостью создать еще одного Бивела для моего вымогателя.

— Мои действия позволили множеству американских предприятий, производителей и корпораций увеличить выпуск своих акций и капитализироваться. Возьмем «Сталь Соединенных Штатов». Они обменяли облигации на простые акции, тем самым полностью погасив свою задолженность. Это было прямым следствием моих действий. Это моя история. Это то, что я сделал. Это тот фон, на котором нужно рассматривать крушение 1929 года. Если я был вынужден занять короткую позицию на рынке, то сделал это не только чтобы обезопасить себя, но и ради финансового здоровья нашей страны, подвергавшегося атакам как со стороны спекулянтов, так и со стороны государственных органов. Но это мы оставим на другой раз. Я рассчитываю найти вас в лучшей форме.

— Простите, пожалуйста.

4

Переписать и переработать слова Бивела. Придумать жизнь для Милдред. Сочинить что-нибудь для человека без галстука. Я говорила себе, что это работа не давала мне выйти из дома несколько дней подряд. Но это был страх. Я передвинула письменный стол от окна в угол и там, склонившись над пишущей машинкой, трудилась над этими историями.

Под конец той недели затворничества я поняла, что написание совершенно вымышленной истории для вымогателя стало главным источником вдохновения для другой истории, которую я составляла для Бивела. Эти повествования перекликались и подпитывали одно другое. То, что в одном случае оказывалось тупиком, открывалось