в другом широким проспектом. Беззастенчиво выдумывая те или иные события для человека без галстука, я поняла, что могу пользоваться этим материалом, чтобы закрывать определенные лакуны, никак не дававшие мне продвинуться в автобиографии Бивела или в описании Милдред. И наоборот, то, что было неуместным в мемуарах, пригодилось для шантажиста. Фрагменты, которые я написала, вложив в них душу, но не сумела подогнать под общий стиль; многословные технические пояснения, которые забраковал Бивел; небольшие побочные сцены, которые ему не понравились, — все эти абзацы и страницы я перемолола, выбросив все существенное и, как я надеялась, лишив узнаваемых черт, а затем вплела их в повествование для вымогателя.

Одновременное написание этих текстов потребовало обращения к новым источникам. Я понимала, что пишу все это широкими мазками и моим историям не хватает тех подробностей (бытовых деталей, названий мест) и характерных мелочей (торговых марок, привычек), к которым часто прибегают, чтобы вызвать у читателей ощущение, что перед ними правдивая история. Мне пришлось признать, что я должна буду выйти из дома и снова посетить главный филиал Нью-Йоркской публичной библиотеки. Воспользовавшись макияжем, которым обычно пренебрегала, я нарисовала густые брови, подрумянила щеки и попыталась накинуть себе несколько лет. Кроме того, я повязала платок и надела мешковатый отцовский плащ, отчего стала выглядеть старше и меньше. Но ничто из этого не спасло меня от мучений в подземке до Манхэттена. По всем моим детективным романам я знала, что худшее, что можно сделать, когда подозреваешь, что за тобой следят, — это оглянуться. Даже не будь на мне платка и плаща, я бы насквозь пропотела.

В который раз отсутствие собственного метода сослужило мне добрую службу. Мне пришли на помощь речи Вудро Вильсона, причудливый трактат о процветании Роджера Бэбсона, «Автобиография» Уильяма Захарии Ирвинга, «Американский индивидуализм» Герберта Гувера, «Образование» Генри Адамса (пожалуй, единственная книга Великих Мужей, которую я прочла с удовольствием) и несколько томов по истории финансов. Из них наиболее ценной оказалась книга «Загадочные мужчины с Уолл-стрит» Эрла Спарлинга. Как девушка, выросшая на детективах, я сразу прониклась симпатией к такому названию. Книга Спарлинга, написанная в 1929 году, представляет собой сборник портретов финансистов. Джесси Ливермор, Уильям Дюрант, братья Фишер, Артур Каттен, Эндрю Бивел… Все они там. На этих страницах я нашла ответы на многие свои вопросы и смело опиралась на них всякий раз, как нужно было описать какую-нибудь мутную финансовую операцию. Кроме того, я увидела, как операции Бивела освещались в «Уолл-стрит джорнэл», «Нью-Йорк таймс», «Бэрронс», «Нэйшнс бизнес» и в других изданиях.

За деталями, чтобы придать выразительности личной жизни Бивела в глазах шантажиста, я решила обратиться к художественным произведениям. Снова выписала названия нескольких книг, чтобы позже взять их в Бруклинской публичной библиотеке. Я попыталась осилить «Трилогию желания» Теодора Драйзера, но прочла только «Финансиста» и половину «Титана». Попали на мои страницы и злополучные банкиры и брокеры Натана Морроу с оргиями транжирства двадцатых годов. «Менялы» Эптона Синклера научили меня рисовать Бивела в зловещих тонах, а кроме того, я принялась вдохновенно усыпать страницы предметами роскоши — яхтами, величественными офисами, особняками, — чтобы мой вымогатель остался доволен.

Поскольку эти романы слегка устарели, я обратилась к периодике. Большинство номеров «Форчун», «Форбс» и других подобных журналов, имевшихся в Нью-Йоркской публичной библиотеке, содержали пространные досье на финансистов, промышленников и благородные семейства. В этих статьях о Моррисе Ледьярде, Гулдах, Альберте Х. Уиггине, Рокфеллерах, Соломоне Р. Гуггенхайме, Ротшильдах и Джеймсе Шпейере я нашла подробности деловых операций, описания резиденций, маршруты путешествий, отчеты о шикарных вечеринках и множество привычек, особенностей и видов досуга, которые перенесла на Бивелов. Пригодились и рекламные объявления, составлявшие основную часть подобных журналов, воспевающие предметы роскоши, о которых я сроду не слышала. Бивел разъезжал по городу в «Майбахе-Цеппелине» с двенадцатицилиндровым двигателем авиационного типа, но, направляясь в Глен-Ков, где стояла на якоре его трехсотфутовая трансатлантическая дизельная яхта, недавно доставленная из сухих доков в Бате, он гонял на «Деляж-Супер-Спорте», развивая под 110 миль в час. А иногда летал на работу на личном самолете «Фоккер», оборудованном гостиной и баром, потягивая бордосские вина гран крю.

Намного труднее оказалось найти книги, которые помогли бы расцветить историю Милдред. Прочитав рецензию на «Обязательства» Ваннера, в которой упоминались Эдит Уортон, Аманда Гиббонс и Констанс Фенимор Вулсон, я немедленно нашла их книги. Однако, поскольку они были старше Милдред на поколение-другое, их нью-йоркское окружение и группы американских эмигрантов в Европе казались устаревшими. Посоветовавшись с библиотекарями, я прочла вперемешку все, что, на мой взгляд, могло дать мне вдохновение: от «Этикета» Эмили Пост до «Плохой девочки» Виньи Дельмар. Но основное внимание, если можно так назвать мой беспорядочный подход, я уделяла более-менее современным американским авторам, чьи работы, пожалуй, могли оказаться актуальными. Среди них я вспоминаю таких совершенно непохожих друг на друга писательниц, как Доун Пауэлл, Урсула Пэрротт, Анита Лус, Элизабет Гарланд, Дороти Паркер и Нэнси Хейл. Лишь немногие из них оказались полезны для моей работы, но ни одна не передавала атмосферу богатства без прикрас, нужную мне для Милдред. Тем не менее, даже если я и не могу сказать, что все они мне понравились, некоторые авторы, обнаруженные в ходе этого интенсивного исследования, составили мой собственный канон, как я об этом пишу в книге «Прежде слов», пусть и не уточняю, как именно познакомилась с ними.

Писать о Милдред (в том или ином ключе) было для меня однозначно самой сложной задачей. Рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось. От прочитанных книг толку было мало, а двусмысленные, намеренно расплывчатые описания, которые давал Бивел, только увеличивали слепое пятно в центре портрета Милдред. Казалось несомненным, что ее роль в музыкальном мире Нью-Йорка была намного важнее, чем желал признать Бивел. Что же касалось психического расстройства, которым страдала Хелен Раск, ее альтер-эго из романа Ваннера, ничто не позволяло предположить этого в отношении Милдред.

Мне приходилось в каждом предложении, что я писала о ней, избегать двух вещей. Это была, во-первых, неоспоримая сложность ее характера, проступавшая через несуразные старания Бивела сделать ее образ более «доступным». А во-вторых, моя убежденность в том, что я понимаю ее бедственное положение — по крайней мере, до некоторой степени. Каково жить с Бивелом. Эта удушливость. Это одиночество. Необходимость просчитывать каждый свой шаг и подавлять любой порыв.

Зайдя в тупик, я подумала о Гарольде Ваннере. Раз мне так понравилось, как он изобразил Хелен Раск, возможно, я смогу почерпнуть вдохновение в других его женских образах.

Пусть страх, с которым я вышла из дома, успел улетучиться за