Так закончу привычной скороговоркой, перебрасывая мешок в застоявшиеся сани.

– А век наш ещё и изменчиво быстротекущ, – пересчитывая перед домашними добытое, скажу раздумчиво. – Не успеешь оглянуться, а уж декорации вокруг мавра венецианского сменились. И вот он уже, не сходя с места, превратностью судеб превращён из лоснящегося губернатора Кипра в продаваемого на палящей площади унылого дядюшку Тома. Только что всё было для него иначе. Парусная желтизна на лазури, тяжёлое золото цепей и шелест пергамента, крик чаек, скрип снастей, вопли с галер, слухи, интриги, гроза над Босфором. И вдруг – опа! Обжигающая пыль невольничьего рынка Джорджии и табачная жвачка. Успей тут выучить нужные слова! Успей тут понять, кого как зовут! Когда вокруг такая событийная круговерть. Выпасть из контекста эпохи можно в любую минуту. Помните, как я Машу нашу потерял о прошлом годе? Любимицу нашу. Где она теперь? В каком контексте очнулась и трудится?! То-то, родные мои…

Вот ещё вчера, скрипуче сжав лайковой перчаткой мегафон, я в копоти штурма, среди гранатных разрывов, овеянный обгоревшими штандартами, зачитывал в окружении сурового правления, перекрывая суматошную барабанную дробь штурмующих колонн, суммы просрочек и пеней. Ещё вчера я в погнутой кирасе, трепеща кружевами на пороховом ветру, принимал верхом капитуляции и ключи. А ныне в полном забвении и тоскливой пижаме томлюсь с вами, исполнив свой долг с честью. В изгнании, забытый, в убежище. На которое, кстати говоря, ночью выпал снег. И атмосфера горного моего логова окрасилась новыми полутонами.

Например, многие люди любят снег в горах. Выбегают, смеясь и подпрыгивая, протягивают небу ладоши. Лепят снежных баб. Смешно катаются на лыжах.

А мне, глядя на всё это слепящее великолепие, сразу охота кого-нить убить, не дожидаясь приезда известной предвестницы смерти миссис Марпл.

Приехав в свой посёлок, осмотрел бегло вновь выстроенные дома. Что тут сказать? ЮНЕСКО умеет ждать, но думаю, что пора заносить мой посёлочек в особый список. Все стили, все направления, все красоты. Не хватает пока дома в виде пирамиды Хефрена. Но она скоро, уверен, появится, и тогда будет полный комплект красоты.

Достраивают минарет, кстати. Считаю, что будет очень здорово.

Я сразу предложил на свои деньги вырыть зиндан, установить надувную синагогу и заложить фундамент для храма огнепоклонников – газ свой. В сочетании с имениями в стиле сызранский ампир и поволжская готика должно выйти замечательно. Евреи в летающей на ветру синагоге, что тебе Элли с Тотошкой, поющие муэдзины на минарете и воющий факел огня, бьющий в небо среди колонн, башен и баварского кайзергейста. Мы окончательно забудем слово «некрасиво» и станем похожи на уютный заповедник коммерческих психопатов.

Если в Самаре архитектура – это застывшая в камне коррупция, то в посёлке нашем архитектура – это застывшая в камне шизофрения.

Упал с лестницы в библиотеке. Удачно. Провёл носом по нескольким ценным для меня полкам. Перед глазами промелькнули книжный корешок, книжный корешок, закладки, книжный корешок, фотография, книжный корешок, мой портрет в рамке.

Вся жизнь, короче, промелькнула перед глазами.

На грохот вошла домоправительница Татьяна:

– Вы неприлично бодро живёте!

Пошёл за какой-то надобностью к соседям. У соседей происходит следственное действие. Снимают показания со строителей.

Я, когда полицейский фургон увидел, счастливо захохотал, вообразив на секунду, что соседи мои любимые наконец-то узнают вкус простого горького хлеба.

Из-за небритости понравился женщине-дознавателю в сапогах на платформе.

– Вы здесь работаете? – спрашивает.

– Вот, думаю пока… Работа возвышает, господин даёт вознаграждение, – отвечаю, сверкая зубами из курчавой бороды. – Хлопок в последнее время очень тянет выращивать, к белым господам присматриваюсь, вы их надолго посадите, нет? Просто есть что сказать для протокола…

Дознаватель помолчала.

– А документы у вас есть, вы тут живёте? – решилась на вопрос.

– Конечно, у меня есть документы, а то иначе как бы я в армию попал? А живу я тут недалеко, могу показать…

И так минут десять примерно. Дознаватель в обтяжку и на платформе, и я в белых парусиновых штанцах на голое тело.

Хороший вечер.

Вся моя «замля» – это искусственная территория, у неё нет корней, это подвижная поверхность, плот, вроде того плота, что был у Одиссея, когда тот рвался с острова Калипсо. Почва, на которой ничего не растёт, но всё имеется в изобилии.

А такая «замля», такой вот плот – это же сцена в чистом виде. Актёры на сцене что-то жрут, пьют, ходят в одеждах, показывают деньги, куда-то выходят, откуда-то заходят, сообщая о чьём-то рождении или кончине, или про вишни что-то несут, про небо в алмазах, про «вам кажется, я плачу, я не плачу, я вправе плакать, но скорей на тысячи кусков порвётся сердце…» и тому подобное.

Всё это они делают, будучи абсолютно подвешены в своём сценическом бытии между небом и настоящей землёй. Сцена приемлет всё, сцена впускает любые вещи, но только тогда, когда они изменят свою природу на театральную, станут бутафорией.

И ещё на сцене не растёт виноград.

Вот и у меня третья лоза на участке погибла. Два года я с ней бился, внушая ей надежды, кутая и гладя. А она возьми да и не проснись этой дикой весной.

Теперь-то уж точно моё загородное домовладение – чистая сцена, чистый театр. Скоро от меня сбегут мои собаки, потом садовник уедет в свой Худжент, окна в моём домике станут пыльными, я запрусь на чердаке и остановлю часы.

Или в цирк пойду работать, зовут который год, за лилипутами-алкашами приглядывать и слоновье говно с арены выносить в образе весёлого доброго клоуна.

Рядом с моим посёлком решили выстроить ещё один.

Конечно, мы, старожилы, заочно и авансово ненавидим будущих соседей по озеру. «Всё это печально кончится!» – основной мотив наших поселковых встреч.

Соседи мои по старой славянской привычке раскололись на несколько лагерей, различия в которых не так чтобы многочисленны, но очерчены сурово. Представители первого лагеря уверены, что все наши будущие враги из «другого» посёлка – они просто тупые пидорасы гонорис кауза.

Второй лагерь эксплуатирует тему, что «эти» приедут на все готовое! Дорога, очищенное от деревенских озеро с рыбой, окультуренный лес, наконец, прекрасное соседство с нами, старожилами, как всем известно, заповедными мудрецами и подвижниками – всё достанется приехавшим задаром.

Третий лагерь почему-то уверен: вслед за строительством нового посёлка воспоследует строительство третьего и четвёртого, а это перенаселение, борьба за скудные ресурсы и полный Безумный Макс с драками за собачьи консервы в сельпо по итогу.