действительность, — обрадовался этой неожиданной улыбке Бова. — Она вокруг нас, смотри, — развел он руки, словно демонстрируя реальные объемы видимого и невидимого окрест. — Сейчас появится вестник и скажет: — Ребята, вам пора собираться. Наступает конец света.

— Не наступает! — громко возразил Ленчик.

— Ты-то откуда знаешь, недоразумение луковое? — поинтересовался Бова.

— А он у нас все знает, — вступился за Ленчика Вениамин. — Поскольку из ангельского сословия — Херувим. Херувимы, они все знают. Верно, гражданин поп?

— Слышал, что вы возможный отец этого Херувима. Или как? — спросил Зотов.

Как ни странно, Вениамин ответил не сразу, вопреки своему обычаю отвечать не задумываясь.

— Оно, конечно, без корня и полынь не растет. А вот кто её посеял — уже другой вопрос.

— Дыма без огня не бывает, — дожимал Зотов. — Признавайтесь, пацану легче жить будет.

— Значит, так, — согласился Вениамин… — Плесни и мне до кучи, — попросил он Бову. — Во всякой избушке свои поскрипушки. Кому игрушки, кому постирушки. Насчет Херувима врать не буду, а насчет сыночка у Прасковьи, ежели он, конечно, имеется, можно вопрос на обсуждение поставить.

— Какой вопрос?

— Насчет кто поспособствовал. По самому существу вопроса, — пояснил Вениамин и выпил налитую ему Бовой водку.

— Вы только всерьез его инсинуации не принимайте, — предупредил Федор Николаевич.

— И кто же отец? — спросил Зотов.

— А я, — признался Вениамин, отодвигая опустошенный стакан.

— Я же говорил — бестселлер! — обрадовался Бова.

— Ты ещё расскажи, как ты третью мировую войну предотвратил, — не утерпел Федор Николаевич.

— Об этом в другой раз, — отмахнулся Вениамин.

— Или как инопланетянам полбочки солярки отлил, — не унимался Федор Николаевич. — Они его за это два раза вокруг Земли облетели и на Чаловском болоте высадили.

— Я им, гадам, говорить устал, чтобы на поскотине ссадили, так у них там какие-то колебания не совпали, — стал оправдываться основательно захмелевший «маэстро».

— А Прасковью не порочь, — прикрикнул на него Федор Николаевич. — Она с тобой раз в год и то по служебной необходимости разговаривала.

Вместо ответа Вениамин растянул свой любимый музыкальный инструмент и запел:

— Я люблю тебя так, что не сможешь никак ты меня никогда, никогда, никогда разлюбить…

— А почему, собственно, нет? — окончательно развеселился Бова. — Первый парень на деревне, поет, на гармошке играет. Это он сейчас седой, а тогда, наверное, — ого!

— Не ого, а ха-ха-ха, — не сдавался Федор Николаевич.

— Подозреваю я, Федька, что ты мне всю свою прожитую жизнь завидовал.

— Я? Тебе? Очень даже интересно, по какой такой причине?

— По такой, что меня бабы любили, а тебя только уважали.

— Несешь ерунду всякую. Не могла Прасковья. Не могла! Не такая была.

— Так и я не такой был, — всхлипнул вдруг Вениамин, вытирая заслезившиеся глаза. — Она мне как говорила? «Ты, Вень, хоть и непутевый, а с тобою легко. Мне, — говорит, — в жизни ни разу легко не было. Одно плохо, старая я уже для тебя». — «Какой, — говорю, — старая! Любой молодухе нос утрешь. Ничуть меня не старей, просто жизнь длинней. Она ведь как? У одних ползет, у других бежит, у третьих на боку лежит». А вот про пацана врать не буду, не знал. Не сказала.

— Пусть ещё расскажет, как английская королева ему благодарность по телефону объявила, — вспомнил Федор Николаевич ещё одну жизненную несуразность своего непутевого односельчанина.

— Чего всякую ерунду вспоминать? Я ей объяснял — присылай в письменном виде, по телефону не поверят.

— За что благодарность? — спросил Зуев.

— Сообщил, что у них в Великой их Британии зима в том году не лучше, чем у нас случится. А поскольку они к этому делу неприспособленные, предложил соответствующую экипировку готовить. Телеграмму за свой счет отбил.

— Сбылось предсказание? — заинтересовался Бова.

— На все сто. Какой-то хрен от имени королевы в сельский Совет потом уже позвонил.

— А про зиму откуда узнал?

— Так эти… Серенькие. Когда с ними летал, все объяснили. Предсказали.

— Именно про Англию предсказали?

— Они там посадку совершали. Главное дело, тоже на болоте. Заправка у них там, что ли? Видать, торф для этого дела используют.

— Стопроцентный наглядный пример, — ткнул в Вениамина пальцем Федор Николаевич. — А про Прасковью Ивановну вообще… Полная хренотень.

— Хочешь, доказательства предоставлю? — не сдавался Вениамин.

— Не хочу, — отмахнулся Федор Николаевич.

— Предоставь! — потребовал Зотов.

— Если предоставит, я Николая собственноручно… — продемонстрировал соответствующий жест Бова.

— Не возникай! — попросил Зотов.

— В сортире замочу, — закончил Бова.

— Ничего он не предоставит, слушайте его больше, — не успокаивался Федор Николаевич.

— Можете слушать, можете не слушать, — обиделся Вениамин.

— Неразумное сотворить хотите по слабости духа и нетрезвого состояния. Если покойная никому, кроме вас, не доверилась, значит, так тому и быть должно.

— Прасковья Ивановна… — начал было Федор Николаевич.

— Никакая она не Прасковья. И даже не Зотова.

— Готов старичок, — махнул рукой Бова. — Я ещё когда он про королеву стал показания давать, всё понял.

— Лиза она. Елизавета Тетиева. Внучка генеральская. Зотов, когда старуху порешил, её с собой забрал. Она тогда совсем малая была. А когда снова здесь после Гражданской объявился коммуной командовать, сказал — дочка его. Так и записали. Стала дочкой героя революции. Она, что помнила, все мне рассказала. Ты, говорит, единственный, кто теперь это знает. Если что случится, так и имей в виду.

— Что случится? — растерянно спросил Зотов.

— Видать, знала уже, что помирает, — всхлипнул Вениамин и снова стал вытирать заслезившиеся глаза.

— Бред, — уже не очень уверенно заявил Бова.

— Безо всякого сомнения, — поддержал Федор Николаевич.

— Могу перекреститься, — предложил Вениамин.

— Кто на неправду перекрестится, рука отсохнет, — подала реплику со своего конца стола Женщина.

— Да он и креститься-то не умеет, — засмеялся Федор Николаевич.

Вениамин широко перекрестился и низко поклонился.

— Не имеет значения, — не сдавался Федор Николаевич. — Поскольку неверующий. Сам говорил.

— Кому неверующий, а кому на все сто, — ещё раз перекрестился Вениамин. — Вот… Прасковье… То есть Лизавете безоговорочно и без оглядки. Сколь лет — никому ни слова, ни полслова.

— А сейчас почему? — тихо спросил Зотов.

— Сомнение взяло.

— Какое?

— Про пацана. Если бы действительно при родах помер, неужели бы не сказала?

— Если помер, могла и не сказать, — согласился Бова.

Вениамин, кажется, решил выложить всё подчистую.

— Меня тогда за то, что переводчику этому харю маленько подправил, по хулиганке на полтора года определили. Даже наведаться сюда не дали. Когда выпустили — ловить уже нечего: ни Прасковьи, ни Елизаветы. Может, и было от неё какое сообщение, так мне не передали. Кто я, кто она… Такая вот трудная история в моей жизни получилась. Недаром говорят: смолоду прореха, под старость дыра.

Вениамин снова стал вытирать невольно набежавшие слезы.

— Шеф, как хочешь, а я ему верю. Как-то сразу почувствовал. Такое не