думала о том, что не дело так, как вышло у нас с тобою. Нельзя так все оставлять… — Иван перескочил по строчкам, нашел нужное место: — В феврале родился у меня сын. И никто не знает, Ваня, кроме меня, что не мужнин он, а твой…» — Иван на этом месте, палец поднял, потряс перед Серегиным кривым носом. — Понял ты, душа керосиновая? Понял?! Мо-ой!! Дальше, дальше…

Иван зашебуршал листками, нашел и ткнул в нужное место пальцем.

— Вот, Серый, главное… «А назвала я сына Георгием…» Жоркой, понял?! Жор-кой!!

Иван жадно глотнул морозного воздуха, выдохнул легко.

Синдром Корсакова

Психиатрическая трагедия

Книга вторая

— Не-а, Серый, ничего-то ты, брат, не понял…

Февраль 2003 — сентябрь 2007 года.

Грозный — Москва — Коломна (д. Белые Колодези).

Наиболее тяжелое проявление синдрома Корсакова — неспособность запоминать, хранить и воспроизводить новую информацию. Заболевание обычно проявляется у хронических алкоголиков. У больного не нарушены сознание и мотивации, но он не может вспомнить, что было только что на обед или что происходило несколько часов назад. Большинство больных глубоко дезориентированы, апатичны, не способны к сосредоточению… Без лечения может развиться кома и наступить смерть.

Из медицинских справочников.

В последние дни весны две тысячи второго Вязенкин познакомился с Доктором.

Доктор пережил два инсульта и инфаркт; он трогает холодными пальцами белую руку; нащупал на сгибе жилку.

— Поработай кистью. Революционная ситуация назрела… Куда делась старая добрая наркология?.. Спирт?.. Несомненно, гонят из угля. Россия катится в пропасть… Теперь ложись и зажми кулак.

Кушетка сына Доктора. В комнате много книг, на стенах — плакаты, электронные монстры из компов. Вязенкин медленно опускается на спину, руки — вдоль. Доктор помедлил, примеряясь, и в какой-то момент, когда Вязенкин закрыл глаза, с силой ввел иглу в вену.

Пришла боль.

— Больно? — спросил Доктор.

— Нет, ерунда, чуть-чуть.

Екает сердце. Вязенкину кажется, что Доктор умрет раньше его: у Доктора шрам на сердце и кривится рот. Доктор монотонен.

— Двухкомпонентные антабусы. Препарат достать теперь стало трудно. Только старые связи, только… Советская методика. Куда катится Россия? Алкоголь — несомненно яд. Но яд вдвойне…

Капельница отсчитывает капли по одной — кап, кап.

Доктор кольнул шприцем сквозь пластиковую трубку, внутрь Вязенкина полилось тепло. Тепло расходилось волнами: от затылка к переносице, от груди к животу. Внизу живота загорелось. Вязенкин подумал, чтобы сказать об этом доктору.

— Горячо? — сам спросил Доктор.

— Да.

— Только страх может остановить желание!

Доктор монотонен, как полет из Пятигорска в Москву и ожидание стеклянных дверей аэропорта. Вязенкин видит в стеклянных дверях отражение толпы. В толпе — он. Он идет по мраморным полам, перед ним катятся чемоданы, лыжи, кофры, баулы, тюки. Слева пьют кофе отлетающие. Справа шагают парами менты. Шныряют таксисты. Он посреди зала.

— Если первый препарат только создает иллюзию пресыщения алкоголя в крови, то второй, как мы понимаем, и есть тот стопор, страх.

Доктор выглядит усталым.

— И на сколько, доктор?

— Через восемь месяцев препарат растворится в тканях твоего организма.

Часть первая. Про то, как бывает опасно вглядываться в детали

В своем ненасытном стремлении причинять боль друг другу люди прибегают и к пулям и к словам, причем на одну пулю приходится миллион слов, ибо слова в еще большей степени, чем пули, позволяют им сочетать предельную враждебность с предельной трусостью.

Эрик Бентли, «Жизнь драмы»

Была середина марта.

Две тысячи второй тлел: залитые пожарной пеной потухли нефтяные факелы — сошли с неба тяжелые дымы; хищные остроклювые птицы слетели с гор — рассевшись идолами на телеграфных столбах и оживших тополях вдоль дорог, высматривали добычу.

Вспученный весенним паводком грохочет по каменному руслу Аргун.

К предгорьям от Грозного шла колонна. Сразу за блокпостом у мосточка головная машина встала. С брони «бардака» скакнул коренастый военный в шлеме и черной маске, поднял к черному лицу рацию.

— Полсотни второй, мы на подходе.

Военный привычным движением потянул с подбородка на лоб маску — неестественно забелели гладкие щеки, забелело его лицо. Он прищурился, потер двумя пальцами ямку под губой, словно проверял, чисто ли выбрит сегодня. Солнце лениво выкатывалось из-за гор, утренняя синь мягкими полутенями очертила вокруг глаз.

Вдруг он обернулся и стал всматриваться в близкий горизонт. Над белыми пенными бурунами, как будто вынырнув из-под воды, показались один за другим пара вертолетов.

Чиркнуло и зашелестело в рации:

— Видим вас, заходим по руслу.

С ревом прошли над головами горбатые «двадцатьчетверки». Сорвались со столбов и, длинно раскинув крылья, полетели сквозь синь обратно в горы остроклювые идолы. Захлебнулся под винтами вертолетов пенный Аргун.

Скривился в злой усмешке военный, потянул маску на глаза, одним махом взобрался на броню, скомандовал водителю в люк:

— Лодочник, катишь до первых дворов. Там стоишь, не глушишь.

…Крупномасштабная спецоперация началась в восемь с минутами. Обложив село плотно с трех сторон, выставив броневой заслон на дорогах, военные и «спецы» блокировали обозначенные операми адреса. Вертолеты кружили у южных окраин; дальше, через широкое поле, начинались предгорья — поросшие лесом пологие холмы.

Здесь и завязался бой.

В «адресе» — в большом каменном доме засели боевики. Дом методично расстреливали из башенных пулеметов. Изредка раздавались ответные очереди. Тут же в оконные проемы летели трассеры — пули и гранаты из подствольников укладывали боевиков на пол.

Они не должны были сдаваться — так не по правилам, они должны были умереть — как воины. Но сдались… Их насчитали восемь. Они не носили трусов и не брили бороды. Они выстроились в ряд у кирпичной стены, угрюмо опустив головы; картинно возле их ног было разложено оружие: автоматы, пулеметы, патроны в лентах и россыпью. «Тяжелые», люди без лиц — в шлемах и масках, стояли поодаль группами. Двое с автоматами наизготовку — подле пленных с обеих сторон шеренги.

Минут через тридцать, как затихли последние выстрелы, на поле у южных окраин приземлился вертолет. «Восьмерка» еще не заглушила турбин, а по трапу уже начали спускаться люди в отглаженных камуфляжах, журналисты с камерами. Первым, придерживая кепку за козырек, сошел командующий. Ему доложили. Он приблизился к пленным. Прошелся вдоль шеренги. Будто уяснив, что должно, генерал потерял интерес к бородачам и отошел в сторону. Его окружили офицеры, среди них оказался тот военный с ямочкой на подбородке.

— Потери есть? — спросил генерал.

— Один раненый легкий, — голос резкий, будто свистящий.

Генерал обернулся. Перед ним расступились.

— Где журналисты? Макогонов?..

— Я, товарищ генерал.

Выправка у коренастого военного