была безупречной; он поджал губы, вытянул в нитку, ямочка на подбородке стала как будто глубже.

Командующий помедлил, словно высматривал что на лице офицера.

— Раненого отправил? Моим бортом можешь.

— Поцарапало. С нами поедет, тащгенерал.

Генерал снова окинул взглядом офицера с головы до ног, будто желая спросить этого человека о чем-то только им двоим известном, будто увериться хотел, что нет и не будет ошибки и просчета. Были вокруг и старшие офицеры, офицеры штаба. Но обратился генерал именно к Макогонову.

— Майор, покажи корреспондентам что и как, только быстро.

Макогонов крутанулся на месте, врыв берцы в мягкую землю. Задержался на секунду.

— Виноват, товарищ генерал. Подполковник со вчерашнего дня.

Генерал кивнул. Мало кто заметил легкую улыбку на его лице, может, кто и заметил из штабных, но приняли за усмешку. И ладно так.

Подполковник распорядился.

Операторы, ребята бывалые, уперлись в треноги и водят камерами.

Корреспонденты командующему заглядывают под козырек, строчат в тетрадках.

Командующему сказать надо — интервью дать на камеру. Он козырек выровнял, но глаза все в тени. Операторы: «С другой бы точки, товарищ командующий!»

Журналист на войне — объект стратегический. Его нужно использовать умно.

Об этом в военных академиях не преподают. Но генерал на то и звезды носит на плечах плетеные: генерал на современной войне — политик, психолог и стратег. Он может такое резюме завернуть, — что милости просим, господа правозащитники, гляньте, как у нас соблюдаются права комбатантов — боевиков и бандитов по-нашему!

Журналист тоже не дурак, его дело — сторона.

Стукаются противники: военные-федералы за государевы интересы, другие «акбары» кричат, бородами трясут: «Мы-де, сепаратисты, чуть не конкистадоры — и трусов не носим за правоверную идею». Журналист по обе стороны водит камерой, дело свое делает, как написано в учебниках журфака: держится середины — не подкопаешься.

Комбатанты журналиста стрелять не станут, стратегия у комбатантов шкурная.

Чего ж так?

Да вот же они, шеренгой выстроились вдоль стены. Пуля ведь по ним плачет, ствол автоматный дрожит от нетерпежа. Журналист комбатанту — как женевская конвенция — вся ее милосердная суть: «Нельзя над пленными глумиться!» Сразу не добили, лица грустные камерами засняли? Нельзя теперь в расход…

Макогонов губы кусает: ведь командующий далеко не глупый человек и родину любит, а то бы до генерала не дослужился. На кой бес ему эти бородачи? Его бойцы, Савва вон с Тимохой, аж слюни пускают. Только дай команду — на ремни распустят.

Но генерал думает о стратегии.

— В ходе многоплановой спецоперации сегодня была обезврежена банда… уничтожен полевой командир… Днем раньше в одной из горных комендатур задержаны боевики, маскировавшиеся под сотрудников районной милиции. По их наводкам бандиты организовывали и совершали теракты, в частности, подрыв автомобиля УАЗ с военнослужащими Министерства обороны. Могу уверенно заявить, что по бандитскому подполью южного района республики нанесет сильнейший удар.

Красиво говорит генерал, но корреспонденты ждут главного — а пленные, с ними что?

— Сдавшиеся боевики предстанут перед судом Российской Федерации.

Горят щеки у Макогонова, потеет лоб под маской.

Сержант Тимоха шепчет командиру:

— Генерал улетит, мы их в дом, термобар в окно.

— Где Лодочник? Пусть заводится.

— Лодочник два ствола трофейных… Так я скажу про термобар?

Белеют щеки у Макогонова.

После интервью генерал спросил журналистов: «Когда покажут. Сегодня?..»

«Восьмерка» раскрутила винты. Тройка вертолетов — боевые Ми-24 в прикрытии — уходили, заваливаясь на правые борта.

Горы млеют. Пожар на солнце — это к теплу. Плачут ледники, стонет переполненный до краев Аргун. Накидало камней по руслу, натащило валунов. Широк теперь Аргун. В ледяной воде до глуби не добраться, воды не натаскать — сгинешь. Сожрет храбреца стремниной, изорвет об острые камни.

Черным флагом взвился пожар…

По-вдоль русла уходила военная колонна. У мосточка, где ментовской блокпост за крученой колючкой, притормозил «бардак». Подполковник обернулся назад, поправил поролоновую седушку, натянул маску на лицо. Холодная броня у бэтера: на железе не насидишься — задница обрастет волдырями.

— Лодочник, гони, — сказал полковник.

Лодочник кашлянул, промычал в ответ, увернувшись от командирского берца. Рванул с места. Скоро колонна ушла совсем.

Дымит над селом, гарь в горы тянет. Оттуда, с гор, хорошо видно, как полыхает на южных окраинах.

* * *

Белая стена вызывает уныние. Желтая — прогрессирующую шизофрению.

В приличных домах на стены вешают картины и часы с боем.

Если нет настенных часов, то можно прилепить на скотче календарь с грудью и бикини.

Время — это единица измерения. В домах, где картины, всегда тикают ходики с кукушкой. На бело-желтой стене календарь исчеркан крестами; крестик в квадратике с циферкой — это день — единица времени.

Вязенкин лежит на кровати и смотрит в потолок. Стукнула дверь. Вязенкин закатил глаза под лоб. Хлюпнуло носом… Пестиков, пошатываясь, дошел до середины вагончика, холодной жилой комнаты с монотонными обоями. Его кровать в торце. Он сел на пружины и хрюкнул. Получилось громко.

— Пест, не хлюпай. Который час?

Пестиков задрал свитер до локтя, часов на запястье не было.

— Среда.

— Тогда поставь крест и за завтра.

— За четверг? — болезненно переспросил Пестиков.

Вязенкин сел и пошевелил голыми пальцами ног, лениво глянул на календарь.

Форма груди почти идеальная, еще розовое с кружевами. Все-таки лучше, когда с кружевами и непрозрачно. Полуобнаженная брюнетка прижимает к кружевам комплект постельного белья: пухлые губы невинны, глаза полуприкрыты. Горничная смотрит себе под ноги — под ее ногами календарь.

Календарь прилеплен скотчем над кроватью Пестикова.

Вязенкин мерзнет в холодном вагончике, часами смотрит на календарь и горничную в бикини: портрет с простынями олицетворят собой расчетный час в гостиничном номере. Четверг хорош тем, что, когда он пройдет, останется ровно неделя до конца командировки. Пестиков не носил ручных часов, но даже если бы и носил, это ничего в их жизни не изменило бы. Четверг наступит только завтра.

— Я в операторский отдел звонил. Завтра смена летит в Афганистан, — проговорил Пестиков. Он не энтузиаст сегодня.

Сегодня они проснулись поздно — им стучали в окно робко, но настойчиво. От стука и проснулись. Но Пестиков не встал, встал Вязенкин, распахнул окно. Бедного вида человек в традиционной кавказской шляпе просил поехать с ним — на Хмельницкого мины из минометов попали в дом. «Жертвы есть?» — спросил Вязенкин. «Есть», — жалобно сказал человек.

Поехал один Пестиков.

Потом тарахтел дизелек. Картинка с женщиной, разорванной осколками от лица до живота, блуждала над Атлантикой. Ленок, опытный редактор, принимала картинку. «Боже мой, боже мой!» — печалилась Ленок. Ленок торопилась: уже нервничают инженеры, которые в Афганистане, их время подходит занимать спутник — на очереди перегон из Афганистана: