— Какого такого? — зло, холодно звенел мой голос, отражаясь от стен. — Что ты сказал ей про меня? Что я кровосос?

— Ну, да, — ответил он почти беззвучно.

— Когда? — подошёл я вплотную к стеклу. — Когда она приходила?

Засранец отпрянул, словно стекло могло треснуть от моего взгляда.

— Я… я не знаю… может, два, а может, три дня назад, — заикался и частил он. — Но она всё равно мне не поверила. Она сказала, что вы учёный и что всё это ерунда.

Может, и не поверила. Но, чёрт побери, она знала! Знала. И если её это не остановило, не озадачило, не насторожило, не заставило задать мне кучу вопросов, то она или полная дура, или…

Я заткнул слабую надежду, что, я ей и правда дорог. Любой. Такой какой есть. И укол совести, что зря я не рассказал правду сразу, отозвался болью в груди.

Но что проку изводить себя сейчас, когда я дал ей время подумать.

А когда покинул комнату, меня уже волновал совсем другой вопрос: если этот ушлёпок ждал Нику и злился, что она не пришла, значит, она ему обещала?

Но спасибо ему за то, что к «Пит-Стопу» я подъехал в правильном настроении.

Злой, раздражённый и бессердечный. Впрочем, как всегда.

По крайней мере Кристина, что подошла к единственному посетителю, кем был я, занявший угловой столик, ни капельки не удивилась, увидев мою злою рожу.

— Сядь! — показал я на стул напротив.

На лице чёртовой Кристины было написано «Да пошёл ты!». И она демонстративно развернулась с меню в руках. Но вряд ли меня можно было напугать недовольным выражением смазливого личика и гордо задранным подбородком. Тем более со мной эта фам фаталь всегда вела себя так. Наша неприязнь была взаимна.

— Кристина, я сказал: сядь!

Она замерла, но потом резко развернулась и бухнулась напротив меня на стул, припечатав к столу картонку меню:

— Чо надо?

— Спасибо за цветы, — смерил я её ледяным взглядом.

Сегодня я первый раз проехал мимо места гибели жены.

Ехал медленно и ждал душащего приступа боли, а почувствовал... обиду. Гнев. Раздражение. Злость. Всё, что угодно, но только не скорбь и отчаяние, что душили меня эти два года, не давая вздохнуть. И для них у меня были причины.  

Прежде чем приехать, я посмотрел запись разговора Ники с Блондинчиком. И будь моя жена жива, наверное, я придушил бы её собственными руками. Ведь с его слов выходило: я кровопийца, тиран, урод, что держал жену в плену и лакал литрами её кровь, даже не в переносном смысле слова. И, может, слова Киры и были на два раза перевраны: сначала Кристиной, потом для пущего эффекта Блондинчиком, но я был зол, что она вообще сказала обо мне этой чужой девчонке то, чего не следовало говорить. Ещё и шрамы показала. И эта коза тоже не сочла нужным держать язык за зубами.

Тоже бы голову ей за это оторвать. Тем более она мне никогда не нравилась.

Я ревновал жену, что она проводила с девчонкой времени больше, чем со мной. Ревновал, конечно, не по-настоящему, я всё же взрослый мужик, а не озабоченный подросток. Своей неприязнью и скепсисом я просто пытался защитить Киру от разочарований. Слишком уж привязалась она к этой Крис. Слишком была щедра и добра. Я боялся, что Кристина просто этим пользовалась.

Для меня же в этой сопливой девчонке неприятие вызывало всё: и симпатичная мордашка, и складная фигурка, и пухлые губки. Здоровый румянец на смуглой коже, густые тёмные волосы, упругая задница, тонкая талия — всё это я, конечно, замечал. Не мог не заметить. Особенно её схожесть с Кирой, из-за чего я и решил, что она её родная дочь. Но именно это в ней и бесило: что она есть, а Киры нет. Ещё и смотрит на меня с укором.

И этот вызов, и укор всё ещё хотелось стереть с её лица. Правда сегодня уже не хорошей оплеухой или хотя бы плевком, а просто внушением. Сегодня я вдруг посмотрел на неё по-новому. И увидел обиду. Её обиду на меня за смерть Киры.

— Спасибо за цветы, что ты посадила у дороги, — уточнил я.   

— Они не ради тебя, — хмыкнула она.

Входная дверь скрипнула. Девушка обернулась. Но в помещении мы по-прежнему остались одни — сквозняк.

— Ради меня посадишь на моей могиле, — хмыкнул я в ответ.

— С удовольствием, — огрызнулась она.

Ну что ж, неплохое начало разговора.

— Ответишь мне на пару вопросов?

Она искренне удивилась, а потом пожала плечами:

— Валяй!

— Куда вы с Кирой ходили, когда она возила тебя в город?

— Что?

— Ты слышала.

— Никуда. Ну то есть в разные места. В универ подавать заявление.  На день открытых дверей. Платье на выпускной покупали, туфли. Много куда. А что?

— То есть каждую неделю, а то и пару раз в неделю она таскалась в город только по твоим делам?

— Не только.

— Послушай меня, девочка, — вздохнул я устало. — Я прекрасно знаю, как ты ко мне относишься. И поверь, это взаимно. Но прекращай делать вид, что я бездушная скотина, из-за которой она шагнула под колёса, а ты по ней скорбишь. Ты скорбишь по её деньгам. Без них тебе невыносимо. Тяжело смириться с их потерей. И ты винишь в этом меня.

— Это неправда! — крикнула она.

 Я склонил голову, разглядывая её с любопытством.

— Да ладно! Хочешь сказать, что, даже если это и была чистая корысть, всё равно Кира была тебе дорога?

— Я любила её! — снова выкрикнула Кристина. — Искренне любила! Хоть вы никогда в это и не верили. Она была мне не просто другом. Она была мне больше, чем мать, которой у меня никогда не было. Она была мне самым близким и дорогим человеком. И я ни в чём вас не виню. Мне обидно, что вы всегда считали меня лживой корыстной сукой. А это не так!

Где-то в глубине души, я, наверное, всегда знал, что на самом деле она неплохая. И знал, что рано или поздно это случится: однажды её прорвёт, она разрыдается, кинется мне на грудь. Может, поэтому два года и вёл себя так — холодно, зло, отчуждённо.

К счастью, между нами был стол. Поэтому она просто заплакала.

— Она, конечно, рассказывала тебе про родную мать?

— Да, — она прикрыла глаза рукой. — Вы её тоже знали?

— Я — нет. Это Кира была её лучшей подругой. А мы познакомились уже после. Что именно она тебе рассказывала? Как она умерла?

— Да. И о том, что единственное о чём мама попросила: позаботиться обо мне.

— А что мать тебя родила и бросила?

— Об этом мне каждый день напоминает отец, — всхлипнула она.

Я подал ей всю кучку нарезанных уголками салфеток, что стояли на столе.