сном. Ее белоснежное одеяние волнами спадало по сторонам погребального ложа. Сердце Малика подпрыгнуло – черты покойной напомнили ему Надино лицо. Этот мягкий овал, эти густые кудри дошли до его сестры через многие поколения. Малик не мог себе представить более красивой усыпальницы, но ему было горько оттого, что Кхену лежит так глубоко под землей, так далеко от солнца и от своих потомков, которые многие столетия даже не знали о том, что она жила на свете.

Но важнее всего было то, что в сложенных на груди руках она держала скипетр. Его малахитовое навершие излучало магию.

Со всей возможной нежностью и почтительностью Малик взял скипетр из рук своей прародительницы. Самый важный магический предмет в кеннуанской истории должен был быть как-то защищен, но ничего не произошло. Не появился серпопард, не вступило в действие магическое проклятие, не открылся под ногами люк, ведущий в лабиринт без выхода. Разве можно просто прийти в некрополь и забрать скипетр из гробницы – будто цветок с поля?

И почему скипетр, символ фараоновой власти, оказался у нее в руках?

Малик перевел глаза с тела Кхену на тень, с тени – на иероглифы, вырезанные на погребальной плите. Они складывались в одно слово:

Возлюбленная.

Ответ обрушился на него как удар, и в этот момент внутри него зашевелился Царь Без Лица.

Защищающая некрополь магия не воспринимает тебя как вора по той же самой причине, по какой дедушка с бабушкой не станут ругать внука за то, что он рвет фрукты в их саду, – сказал дух, и стены усыпальницы как будто надвинулись на Малика. Он взглянул на тень – нет, не просто тень.

На Кхенукахор, тень его праматери, приведшую его сюда.

Она коснулась его лба призрачной рукой, и Малик увидел.

Он увидел, как Кхену волокли прочь от дома, а она звала на помощь, которая так и не пришла. Он увидел, что охотники за рабами поняли, что Кхену владеет магией, и продали ее Улраджи Тель-Ра, которые начали превращать ребенка в оружие. Он увидел тот миг, когда ее, все еще больше ребенка, чем женщину, заметил и потребовал привести к себе фараон, который годился ей в отцы.

И Малик почувствовал.

Он почувствовал отчаяние Кхену и ее страх. Он почувствовал боль, отвращение и бессилие – а больше всего дикое, первобытное желание выжить в том змеином гнезде, куда ее бросили. Он костями почувствовал жгучую ненависть к Баие Алахари и как эта ненависть заставляла ее зубами выгрызать себе путь наверх, добиваться власти всеми возможными способами, даже если для этого надо было целиком отдаться человеку, отнявшему у нее все, что она имела.

Возлюбленная.

Возлюбленная.

Возлюбленная.

Малик понял, почему некрополь никогда не причинил бы вред потомку Кхену – потому что потомок Кхену был потомком фараона. Храм желал, чтобы он взял скипетр. Согласно Древним законам, написанным за многие тысячи лет до основания Зирана, все здесь – и гробницы, и сокровища, и сами тела – принадлежали ему.

Малик не мог дышать. Не мог думать. Это было… он должен уйти отсюда.

Но его ноги не двигались. Куда бы он ни посмотрел, он видел, как сокровища как золото наваливаются на него. Воспоминания о кровопролитиях и богатстве смешались у него в голове, и он вдруг понял, что кровопролитие и богатство – это одно и то же.

Яема пыталась поддерживать его, чтобы он не упал, ноги Малика подкашивались, тысячи лет истории его семьи давили на него, тысячи лет кровавого наследия, и он не мог сделать вдоха, ни одного вдоха. Скипетр вплавился в Малика, как когда-то призрачный клинок, он стал частью его, и Малик не мог сделать вдоха. Мир вокруг Малика потемнел и пошел пятнами, а в ушах прозвучал пугающе знакомый шепот – всего три слова:

Добро пожаловать домой.

22. Карина

Надо отдать должное жителям Балото – для банды кровожадных убийц и воров они оказались исключительно гостеприимны.

– Может быть, вам что-нибудь принести? Не стесняйтесь, пожалуйста. – Улыбнувшись, Элинам склонилась над лежаком, на котором сидела Карина. Большая светлая спальня, в которой они находились, и несколько смежных с ней комнат раньше были личными покоями Мааме, но после смерти демоницы город передал их во временное пользование Карине и ее спутникам. Здесь они набирались сил после испытаний, выпавших на их долю. Элинам старалась помогать им всеми возможными способами – по-видимому, она не могла себе простить, что при ее содействии Карина и ее спутники чуть не пали жертвой Мааме Коготки, и изо всех сил пыталась загладить свою вину. Как оказалось, даже ближайшие помощники Мааме не знали об истинном предназначении ее лечебницы, они пришли в неописуемый ужас, когда поняли, что по неведению вели людей к верной смерти.

С тех пор, как Карина спасла город воров от разрушения, прошло три дня. Жители Балото оценили ее подвиг – если бы не она, многие из них погибли бы под осыпавшимися стенами ущелья. «Спасительница!» – кричали они, когда пыль развеялась и открыла стоявшую на обломке скалы Карину. «Спасительница!» – кричали они, поднимая ее, почти бесчувственную, на руки и стараясь не наступить на волны вьющихся серебряных волос, которые теперь доходили ей почти до пят. Люди решили, что такой внезапный рост волос знаменует благословение богов, и сейчас за спинкой лежака трудились четыре девушки, заплетая их по местному обычаю.

Афуа же придерживалась мнения, что аномальный рост волос Карины, вероятнее всего, побочный эффект невероятного потока магии, прошедшего через принцессу.

– Видимо, ты попала под возвратный поток нкра, – объяснила она, когда наконец пришла в себя после отравления ядом Мааме; к счастью, он не оставил долговременных последствий, но Афуе было досадно, что она пропустила столько всего важного. – Комбинация сильного магического потока и сверхчеловеческого напряжения может непредсказуемым образом повлиять на тело мага. Лишняя энергия должна куда-то уходить.

Карине теория Афуы была значительно больше по душе, чем мысль о том, что боги каким-то образом изменили ее тело, однако это не мешало ей милостиво принимать слова восхищения и благодарности от единственной в Сонанде группы людей, которые смотрели на нее иначе, нежели чем на возможность получить награду, назначенную за ее голову. Для народа Балото она была героиней. Люди сочиняли в ее честь песни, приносили ей украшения из самоцветов и жемчуга, потчевали ее своими лучшими кушаниями и одевали в самые мягкие ткани.

Она не сказала им, что их настоящим спасителем был юноша, находившийся в сотнях миль отсюда, в Зиране. Но