Как только стало ясно, что мы меняем курс, «Узбек» открыл довольно точный огонь; снаряды падали со всех сторон, но ни один даже не задел «Крюгер», а наша скорость позволила избежать преследования. Так бесславно закончился наш первый бой на Каспии. Я принял решение, что, как только вернусь в Баку, использую этот инцидент в качестве последнего аргумента против диктаторов, дабы заставить их согласиться на вооружение нами некоторых торговых судов, и в конце концов согласие было получено; таким образом, мы оказались в выигрыше от этого эпизода. Но счет был в пользу большевиков, помешавших нашей с Бичераховым встрече, которая могла бы привести к важным результатам.

Мы вернулись в Баку 23 августа, и я, не теряя времени, обратился к диктаторам с просьбой предоставить нам корабли для вооружения. Коммодор начал терять терпение из-за задержек и не проявлял ни малейших признаков привыкания к проволочкам и отсрочкам революционной бюрократии.

Следующим шагом нужно было привести в порядок все необходимое для возможной эвакуации, и был составлен общий план, базировавшийся на сосредоточении всех сил на той пристани, где мы сейчас находились и которая казалась наиболее подходящей для данной цели. На самом деле дальше к востоку имелась более подходящая пристань, которую я не обнаружил, но которую мы нашли позднее, причем с помощью турок. Обстрел моего корабля стал настолько точным и постоянным (хотя «Крюгер» был словно зачарован и в него ни разу не попали), что нам в конце концов пришлось сменить наш причал, и в поисках другого места мы случайно обнаружили причал возле арсенала, который оказался во всех отношениях идеальным и с которого в конечном итоге произошла эвакуация.

Предпринималось несколько попыток заставить нас освободить «Курск» и «Або». На «Крюгера» никто не покушался, поскольку я намеренно оставил его за собой в качестве штаб-квартиры, с чем диктаторам приходилось считаться. Каждый корабль находился под постоянной охраной, мы давали — в наилучшей революционной манере — уклончивые ответы вкупе с твердым отказом выполнять любые подобные просьбы, и корабли оставались в нашем распоряжении.

В ночь на 23-е город подвергся довольно сильному артобстрелу, перепугав несчастных жителей, но причинив очень мало человеческих потерь и принеся нам большую пользу напоминанием, что турки уже совсем рядом. Всякий раз, когда обстрел прекращался хотя бы на один день, горожане ослабляли свое усердие, полагая, что опасность уже миновала; когда огонь возобновлялся, на них нападали приступы бурной активности, во время которых войска добивались заметных успехов в обучении.

Теперь мы приводили все в порядок. Армянские войска действительно неплохо справлялись с муштрой в городе, хотя, как всегда, неохотно выполняли свою долю обязанностей в окопах. Полковника Уордена назначили инспектором пехоты, и в его обязанность входило пройти вдоль линии фронта от фланга до фланга и проследить, чтобы городские войска находились на своих местах (чего он ни разу не видел), чтобы их требования о снабжении продовольствием и боеприпасами быстро удовлетворялись, а также выслушать и по возможности отреагировать на многочисленные справедливые жалобы и обиды солдат. Его назначение принесло очень большую пользу и сделало многое для сплочения линии обороны.

Майора Ванденберга из южноафриканского контингента назначили ответственным за пулеметную оборону всей позиции, и он добился значительных усовершенствований. До того как он занял свое место, ситуация с пулеметами выглядела безнадежной — их размещали как попало: иногда в траншеях с параллельными линиями обстрела или вообще без оного, за которыми следовали большие промежутки вообще без пулеметов. Такое странное положение дел можно понять, если я объясню, что во многих случаях солдаты рассматривали свое оружие как личную собственность, а не собственность армии. Однажды майор Ванденберг посетил линию обороны и расставил пулеметы по своему плану. Придя вскоре на ту же самую позицию, он обнаружил, что один пулемет отсутствует, оставляя таким образом брешь в зоне перекрестного огня. Когда он посетовал на это, ему сказали: «О, этот пулемет принадлежит Х. Он ушел с дежурства и забрал его с собой». Такому бестолковому поведению требовалось положить конец. В городе открыли школу для обучения использованию пулеметов, что обещало значительно улучшить умение обращения с оружием в целом и огневую дисциплину в частности.

Главный арсенал возглавил полковник Роулинсон, который вскоре начал приводить в порядок царивший там хаос. Когда арсенал оказался под его началом, его содержимое находилось в полнейшем беспорядке с тех самых пор, как его оставили после разоружения людей Шаумяна и Петрова, когда разномастный груз из трюмов их судов бросили как попало поверх и без того уже перемешанного ассортимента боеприпасов. При экстренной необходимости выполнить запросы на боеприпасы было практически невозможно, поскольку определенный калибр снарядов требовал поисков где-то в общей куче. Склад боеприпасов частично загромоздили детскими колясками, граммофонами, швейными машинками и прочим хламом с кораблей. Во дворе арсенала валялись орудия всех типов и калибров, отсутствовали прицелы, затворные механизмы оказались выведенными из строя или пропали. Орудия вскоре рассортировали, собрали и отправили на фронт, и наконец у нас набралось более тридцати действующих бакинских орудий, а наша собственная британская батарея № 8 Королевской полевой артиллерии оказалась единственной мобильной артиллерией в обороне.

В каждый местный батальон и батарею были назначены офицер и, по возможности, один или два унтер-офицера, причем первые вскоре достигали высокого мастерства и превосходно выполняли свою работу.

Затем мы предложили объединить местные войска с нашими, дабы привести их в надлежащий порядок. Идея состояла в том, чтобы присоединить три местных батальона к каждому из наших — Северному Стаффордширскому, Уорикширскому, и Вустерширскому. Командир каждого британского батальона командовал бы сформированной таким образом небольшой бригадой. Идея была превосходная, но она столкнулась со столькими глупыми возражениями и проволочками, что до эвакуации ее по-настоящему так и не внедрили. Я посетил военного министра и убедил его согласиться. Я встретился с главнокомандующим и получил его согласие; пять диктаторов и Армянский национальный совет также согласились, добавив множество ненужных условий; но в Баку от согласия до действия очень долгий путь, и мы достигли стадии действия слишком поздно, чтобы это принесло хоть какую-то пользу.

В ночь на 24 августа я отплыл в Энзели и прибыл туда днем 25-го. Мы окончательно заключили мир с Кучекханом, который с этого времени стал нашим единственным поставщиком большого урожая риса в Гиляне, что было крайне важно для нас в Баку. Мы согласовали обмен пленными, и капитан Ноэль наконец вышел на свободу. В связи с этим обменом пленными возник вопрос о том, является ли возвращение заключенных обязательным или зависит от желания конкретного лица. Австрийцы, которых мы взяли в плен в Реште и которые, возможно, слишком охотно сдались нам, решительно возражали против возвращения к дженгелийцам. Но Кучек-хан явно хотел что-то сообщить им и отказался отпустить Ноэля, пока мы не доставим их, так что нам пришлось передать их ему.