– Только то, что есть в вас и так.

– Другим-то оно зачем? Потом стыда не оберешься.

– Как хотите.

Эльга шевельнулась, сбивая сонную одурелость. Пальцы царапнули свежий букет.

– Ой, – сказала она, оживляясь, – я же Иньку вашу набила! Вот!

– Можно?

Эльга кивнула. Женщина подставила ладони доске. Губы ее тут же разошлись в тихой улыбке. Несколько мгновений она, подвинувшись к свече, изучала букет. Эльга достала из блюда теплый клубень и принялась его грызть.

– Инька.

Женщина рассмеялась, потом запоздало прижала ладонь к губам, глаза ее, точь-в-точь Инькины, замерцали мягким светом.

– Я и не думала…

Она смешалась, не договорив. Смахнула что-то в уголке глаза. Соринку?

Первое время Эльга никак не могла привыкнуть к тем совершенно детским, чистым восторгу и изумлению, которые рождали у взрослых людей ее букеты. К ахам, вздохам, смеху, слезам.

Вроде и хохочущую тетушку Тельгин с работой мастера Мару видела, и как тихо, благоговейно смотрели на панно в Дивьем Камне, наблюдала тоже. Деодора, торжественно уносящего своего лиственного двойника, провожала взглядом. А с собой соотнести не могла.

Мурашки рассыпались по рукам, по лопаткам, от шеи к затылку – неужели это я? Это я – виновница? Может ли такое быть? Я же просто работаю с листьями.

И комок стоял в горле, не таял.

Чужая радость вспыхивала, накрывала с головой, заставляя испытывать какой-то даже внутренний стыд.

Правда, потом это чувство ушло. Как и мурашки.

Позже Эльга только мысленно кивала самой себе, когда видела и ощущала, как появляется и крепнет связь между человеком и букетом, который тому предназначался. Значит, все было сделано правильно.

– Возьмите.

– Зачем? – Эльга с удивлением посмотрела на женщину, передающую букет ей обратно. – Это вам.

– У нас нет столько денег, госпожа.

– Это бесплатно, – сказала Эльга. – Кроме того, если что, мне заплатит ваш титор.

– Ой, наш титор!

Женщина сказала это так, что стало ясно: никакого доверия к титору она не испытывает. Да и далеко титор. От него только сборщики налога приезжают. И видела она его всего раз, издалека, когда он охотился поблизости. Кавалькада пестрая проскакала, да рог протрубил, коз пугая. Вот и все знакомство.

– Все равно. – Эльга даже руки за спину спрятала. – Это же не простой букет.

– Да? – Женщина развернула доску к себе, и, как ни старалась держать губы, через несколько мгновений они вновь растянулись в широкую улыбку. – Ох! А ведь и правда. Сарви.

– Что? – отозвался зашедший в дом и легонько обстучавший башмаки о порог Сарвиссиан.

– Посмотри. Мастер Иньку сделала.

– Так я подходил, видел.

– Ты сейчас посмотри.

– А что там?

Сарвиссиан, умывавшийся во дворе, смахнул мокрые волосы назад.

– Ну, Инька…

Язычок свечи трепетал, рисуя на лиственной щеке девочки теплый загар. Сарвиссиан наклонился.

– Так, погоди…

В его горле что-то треснуло, и он вдруг гулко, на всю избу, захохотал, заставив женщину испуганно привстать с лавки.

– Тише, Сарви, тише!

– Пытаюсь!

Сарвиссиан накрыл рот ладонями, но смех взбулькивал в нем, как каша в горшке, и прорывался сквозь пальцы.

– Бы-уп… пха-ха… Инь…

Зашевелился, перевернулся под медвежьей шкурой Хаюм. Всклокоченная мальчишечья голова приподнялась с тощей подушки.

– Чего вы? Ночь на дворе!

– Ты спи, – сказала ему мать.

– Уснешь тут!

– Пых-ха… – сказал Сарвиссиан, на ватных ногах отступая в сторону печи.

Слезы текли у него по лицу.

– А что с дядей Сарви? Плясунья? – спросил Хаюм.

– Репей тебе под язык! – сердито сказала мать. – Смешно ему просто. Годами смех копил, вот и прорвало.

– Лучше бы утром прорвало, – проворчал мальчишка.

Он взбил подушку кулаком и накрылся шкурой с головой.

– Тише, Сарви, – повторила женщина.

– Да я уж все.

Сарвиссиан обессиленно сполз у печки на пол, отвернул от себя букет.

– Я, наверное, перестаралась, – сказала Эльга. – Простите.

Рано утром Эльга ушла в лес.

Позавтракала козьим сыром и молоком вместе с хозяйкой избы и Хаюмом, повесила сак через плечо и, сказав, что скоро вернется, отправилась через поле к темному, сонному еще ельнику.

Подол платья скоро стал мокрым от росы, зябкая сырость заползла к лопаткам и в рукава.

Листья взволнованно шуршали за спиной, обсуждали вчерашнее, успокаивали, мол, с кем не бывает, осторожно хвалили, сетовали на отсутствие хорошей компании.

Не останавливаясь на опушке, Эльга поднырнула под еловую лапу и углубилась в лес. Кочки, хвоя продавливались под башмаками.

– Я – дурочка, – прошептала она себе.

Елки равнодушно молчали. Солнечные лучи мазали верхушки и пятнали узорами стволы и редкие полянки.

– Я ни на что не гожусь.

Эльга одолела небольшой взгорок и села на землю. Скинула сак. Что? Что? – сразу забеспокоились листья. Ничего, сказала им Эльга. Я просто не умею делать букеты. Ах, нет! Ах, почему? – принялись возражать листья.

Спорить с ними настроения не было. Эльга легла и долго смотрела, как светлеет небо, становясь розовым, а затем, обретая глубину и оттенки, мягко синеет. Тонкие верхушки елей качал ветерок, и они то сходились, то расходились, словно пальцы, набивающие букет на небосводе. Серебристая, голубоватая ива, ромашка, липа, сирень.

Чарник – для законченности.

– Ничего я еще не умею, – вздохнула Эльга, встав и отряхиваясь. – Просто страшно, сколько букетов мне нужно будет набить до грандаля.

За ельником пошел осинник, а в ложбинках росли малиновые и смородиновые кусты.

Листья золотились на солнце, шелестели, перекликались, наполняя воздух жизнью и радостью пробуждения. Вы живы? Мы – живы! И вы живы! С новым днем! С новым утром! Эльга ходила от ствола к стволу, улыбаясь, кивая, здороваясь, вглядываясь в кроны. Руки работали, нежно срывали новый материал для букетов, как учила мастер Мару, перехватывая биение в черенке. Сак распухал, наполняясь.

– Новости! Новости! Новости! – затрепетали листья под свежим ветром.

Эльга остановилась, слушая.

В покинутом дупле поселился енот. Лисье семейство завтракает мышами. В кривой овраг на юге забрела дурная корова и сдохла. Мастера из Курсиля-Малого поймали медведя, повадившегося драть деревенских коз. Вчера молнией опалило старый дуб в Подпружье.