– Хорошо.

На этот раз его голос звучал уже совсем скучно. Я начал постепенное снижение, и покачивание прекратилось. Когда я вышел на запланированную высоту, то открыл дроссель и начал плавно поворачивать влево, на Каджонский перевал. Подо мной раскинулись пестрые холмы и транспортные артерии Калифорнии: железная дорога и хайвеи, поднимавшиеся по крутому склону от уровня моря до плато на 3000 футов выше.

В этот самый момент поблизости проснулся спавший великан. Невидимый, но ощутимый, он схватил заднюю часть моего самолета и принялся скручивать его, как мокрое полотенце, из-за чего моя голова билась из стороны в сторону об стены кабины. Затем гигантский невидимый кулак врезал по верхней части крыла и нажал на него, вдавив меня в сиденье. Я увидел, что счетчик альтиметра быстро раскручивается, и понял, что я падаю.

Я поднял нос самолета вверх и врубил полную мощность. Посмотрел на индикатор вертикальной скорости: он показывал, что я теряю 1000 футов в минуту, а злобная скотина продолжала швырять хвост самолета то вверх, то вниз, то вбок. Крылья качались из стороны в сторону, а я сражался со штурвалом, чтобы попытаться их выровнять. Нос самолета поднялся высоко, и я услышал, как система предупреждения об остановке двигателя подсказывает мне, что если я подниму его еще выше, то потеряю тот небольшой подъем, что у меня оставался для борьбы с монстром, терзающим маленький кусочек олова, служивший моей системой жизнеобеспечения.

Земля стремительно приближалась, а мой мозг делал мгновенные расчеты: высота составляла 3000 футов. Я начал на высоте 5500 и спускался со скоростью 1000 футов в минуту или больше – на полной мощности. Мои руки были скользкими, я чувствовал, как пот капает из моих подмышек и стекает по груди. Я представил себе газетный заголовок: «Дурак, который думал, что он умеет летать». На такой высоте у меня было, возможно, всего минуты две, чтобы что-то сделать.

Я заставил себя схватить свой страх за горло и очень, очень сильно сжать. Держа его за глотку, я думал, что разбить самолет лучше где-нибудь, где удастся выжить, поэтому мне стоит приглядеться к тому, что находится внизу. Вся территория была покрыта линиями электропередач. Отлично. Удар током или обезглавливание… мне как-то ни то, ни другое не подходит. А потом злой великан перестал давить на мой самолет, и на смену ему пришли озорные ангелы.

Мои уши заложило, и я сглотнул, чтобы их прочистить. Моя крошечная машинка поднималась в небо на невидимых крыльях. Альтиметр снова поднимался, а вертикальный индикатор скорости стоял на отметке выше 1000 футов в минуту. Я вернул дроссель в положение холостого хода – безрезультатно. Меня подбросило вверх, как перышко, а потом снова обрушило вниз. При этом я потерял 500 футов высоты. Самолет швыряло зигзагом то вверх, то вниз, и всякий раз расстояние между ним и землей сокращалось на 500 футов.

Наконец мне удалось выровнять самолет, и я полетел над пустыней, имея в запасе еще около 1500 футов высоты. Мне пришлось лететь еще два с половиной часа, прежде чем я добрался до аэропорта Северного Лас-Вегаса. Каким-то чудом мне это удалось.

Я приземлился в Вегасе и купил себе омлет и чипсы. Меня настолько растрясло в полете, что я думал, проблююсь. Меня тошнило до глубины желудка, но к счастью, до этого не дошло. Не люблю я украшать сортиры хорошей едой.

Одним из главных хитов на альбоме «Balls to Picasso» была песня «Tears of the Dragon», и большая его часть была сделана в студии Goodnight LA. Многие другие треки звучали довольно выхолощенно, и это было отпечатком манеры привлеченных к работе людей. Я не чувствовал, что приближаюсь к новому началу – за исключением тех случаев, когда я работал с Роем Зи, который позволял мне быть самим собой, а не переосмысливать то, кем или чем я должен быть. Постепенно маятник возвращался к более традиционному рок-н-роллу, но мне нравились ритмичные нюансы, которые предлагали Рой и Tribe, широкая глубина, которая становилась доступна при их участии.

Мне было ясно одно. Ко всему процессу стало часто применяться слово «катарсис», а полеты усиливали мое ощущение реальности. Я написал песню под названием «Original Sin», которая описывала ощущения между мной и моим отцом. Она в конечном итоге не вошла в альбом, но это была одна из самых мрачных песен, созданных во время сессий у Кита Олсена. Я чувствовал себя несколько виноватым из-за ее припева. Может быть, мне было просто стыдно за себя, а может, это и правда было слишком жестоко:

Каким бы ни был результат песни – хорошим, плохим или проходным – именно эти слова заставили меня задуматься о том, чем я занимаюсь в Iron Maiden, учитывая то, по какому пути шло производство альбомов.

Я проводил свои дни в странной смеси эйфории и неуверенности. Однажды утром на полу в моей комнате валялась газета LA Times, большая часть которой представляла собой бесполезные рекламные вставки – и я пытался найти в ней фрагменты, относящиеся к реальным новостям и мнениям. «Мысль дня» – рубрика, на которую я редко обращал внимание, но в тот день я ее прочитал. Это была цитата писателя Генри Миллера: «Выход на новый уровень – это прыжок в темноту, спонтанное и непродуманное действие, не подкрепленное предыдущим опытом».

Именно в тот момент я и принял решение уйти из Iron Maiden. Можете винить в этом Генри Миллера.

Вы, быть может, думали, что я долго готовился к столь ответственному и в корне меняющему жизнь решению и имел тщательно разработанный план для дальнейших действий, но, в силу моей наивности, или же простого энтузиазма, ничего такого не было.

Род Смоллвуд пришел в студию в Лос-Анджелесе, и я показал ему часть своего материала.

– У меня есть кое-какие плохие новости и кое-какие хорошие, – сказал я.

Род заерзал в своем кресле и стал выглядеть обеспокоенным.

– Что за плохие новости?

– Ну, плохая новость заключается в том, что я чувствую, что должен покинуть группу, так что я хочу, чтобы ты узнал об этом первым.

– А в чем хорошая новость?

– Ну, – красочно начал я, – теперь у тебя есть совершенно новый сольный исполнитель. Вы найдете другого вокалиста для Maiden. Это не так уж сложно. Хороших ребят много.

Не было похоже, что мне удалось в чем-либо его убедить.

– Должен ли я сказать Стиву? – спросил я.

– Нет. Не говори никому. Я с этим разберусь.

И, конечно же, он с этим разобрался, именно так, как и можно ожидать от одного из лучших менеджеров на планете. Я до сих пор не знаю, что он сказал остальным парням из группы, но уверен, что сразу, как только он услышал, что я собираюсь уйти, его мозг принялся вырабатывать план, как минимизировать репутационные потери и избежать рок-н-ролльного Чернобыля в средствах массовой информации.