Александр не понял сразу, о чем речь. И только огорченно махнул рукой. Трудно сейчас стало, да и дорого все…

— Не такое уж это дорогое удовольствие, — возразила Лиля в ответ на эти полуобъяснения-полуоправдания. — Моя сестра, к примеру, в этом году ездила с ребенком в Палангу… — далее последовало жизнеописание несуществующей сестры и племянника в Паланге, почерпнутое из рекламного буклета. — Признайтесь, вы просто не хотите пожертвовать своим горячим обедом и ужином! — закончила она свою предвыборную речь. — По-моему, это просто эгоизм. На вашу жену тяжело смотреть.

Турецкий опешил от такой наглости. Он хотел прикрикнуть на зарвавшуюся нахальную следовательшу и сказать ей что-нибудь вроде того, что не суй нос в чужие дела, а занимайся собой… Но проснувшаяся совесть строго заявила, что девчонка-то, в общем, права.

Все эти отговорки: «Некуда ехать, не осталось хороших курортов» или «Ирине в ее положении лучше быть дома, рядом с мужем» — всего лишь отговорки для успокоения совести. Чем это, интересно, Ирине лучше от того, что она дома, рядом с мужем? Она и видит-то своего мужа только ночью. Можно подумать, он сильно помогает ей тем, что храпит под боком. Неужели он действительно такой эгоист, что боится остаться без опеки и заботы?

В тот же вечер, вернувшись с работы, Турецкий для очистки совести заговорил с женой о различных несуществующих сослуживцах, отправлявших своих беременных жен отдыхать в санатории и пансионаты.

— И тебе, наверное, осточертела Москва? — спросил он, надеясь, что благоразумная жена сама придумает тысячу и один веский довод, почему не может или не хочет уехать из Москвы отдыхать.

Однако Ирина, крошившая редиску на салат, ответила совершенно иначе:

— Надоела! Смертельно надоела! Ты даже не представляешь, как она мне надоела!

Слова жены окончательно убедили Турецкого в том, что он — законченный эгоист и маринует несчастную Ирину в пыльной, душной, экологически грязной Москве, движимый самыми низкими чувствами.

«Хватит! — решил он. — Так больше продолжаться не может! Уже до чего дошло — сослуживцы за спиной шушукаются и обсуждают, как я мордую жену…»

Ко всему прочему примешивалось еще подленькое чувство вины за этот случайный и ненужный роман с Таней Зеркаловой.

Словом, к утру Турецкий окончательно созрел и, явившись на работу, первым делом буркнул в сторону Лили:

— Э-э-э… вот что… Вы не помните, в какой санаторий ездила ваша сестра? Я тут прикинул…

И через несколько минут он уже записывал инструкции о том, куда следует обратиться за путевкой. Затем Лиля снова яркими красками расписала прелести отдыха в пансионате матери и ребенка в Паланге и убедила Турецкого в том, что сто пятьдесят долларов — это, в конце концов, по нашим временам просто смешные деньги.

Устранение жены стало делом времени и должно было решиться в ближайшие несколько дней. Теперь Лиля могла полностью переключиться на устранение Зеркаловой, которая почти каждый день встречалась с Турецким и буквально свободной минуты ему не оставляла. Но ничего, Лиля уже знала, как с ней управиться.

Достать Зеркаловой пропуск в Лефортовский изолятор оказалось делом сложным, для этого Лиле пришлось пустить в ход одну-две из старых своих отмычек — бывших поклонников, которые ради нее могли пойти на многое. Оставалось только запастись терпением и ждать отъезда жены Турецкого, а пока слегка разогревать его интерес к своей особе. Что Лиле и удавалось сделать настолько изящно, что, с одной стороны, никому и в голову бы не пришло, что она заигрывает со своим шефом, а с другой стороны, Турецкий все чаще и охотнее подвозил ее вечерами до «Парка культуры», и они все дольше просиживали в машине, обсуждая рабочие проблемы, прежде чем распрощаться друг с другом. Самый злобный сплетник не мог бы сказать, что Лиля своего шефа, грубо говоря, снимает, а между тем Турецкий сам не мог понять, отчего чувствовал порой, что испытывает желание схватить и прижать к себе эту нахальную девицу, которая смотрит на него так, будто сообщает: «Ну разве я виновата, что родилась красавицей?..»

1

Первое, что сделал генерал Петров, — отослал всех своих сотрудников. Лукашука в том числе. И мы остались с ним наедине. Не скажу, чтобы мне очень нравилась его компания. Но чего только не стерпишь ради пользы дела!

Некоторое время он не поднимал глаз и только барабанил пальцами по столу, как бы наблюдая за собственными ногтями. Мне даже показалось, что он забыл о моем существовании и увлеченно занимается любимым делом.

— Простите, — так и сказал я ему, — вы не слишком заняты? Может быть, я в следующий раз загляну?

Он поднял на меня глаза. Не знаю, я ли подвиг его, но он показался вполне созревшим для разговора.

— Ну? — произнес он.

Начало, надо сказать, не оригинальное. Так начинают, когда хотят, чтобы начинал другой.

— Что? — сказал я.

— Что скажете? — смотрел он на меня.

Я пожал плечами.

— А что я могу сказать? Сидит человек в тюрьме практически ни за что. Любой с ума сойдет.

Он вскинул брови.

— Вы считаете рассказанное им выдумкой? — удивился он.

Я тоже как бы удивился.

— А разве к этому можно относиться как-то иначе? — Я изо всех сил старался, чтобы мое недоумение выглядело как можно натуральнее. — Какие-то бомбы, какое-то предательство. Он думает, что он мессия.

Между прочим, так оно и было, но это — именно между прочим.

Генерал еще некоторое время помолчал, а потом усмехнулся и покачал головой:

— Не пойдет, Александр Борисович.

— Не пойдет? — переспросил я. — А что — не пойдет?

— Вот это самое, — туманно ответил он и пояснил: — Разговор такой не пойдет. Мы же с вами серьезные люди, правда? Вот и давайте говорить серьезно.

— Давайте, — с готовностью согласился я.

Он кивнул.

— Итак, — снова начал он, но уже более решительно, — вы, очевидно, поняли, что Аничкин действительно спрятал где-то очень опасный груз? Не так ли?

— Неужели? — поразился я.

Он с размаха опустил на стол свой огромный кулак. Стекло на столе треснуло, часы на стене пискнули, а я вздрогнул. Интересно, бьет ли он своих подчиненных?

— Хватит! — сердито заговорил он. — Давайте говорить по существу.

Не люблю, когда на меня кричат, пусть даже это генералы. Хватит с меня Меркулова.

— Может быть, я пойду? — сказал я. — У вас, кажется, плохое настроение.

И начал тихо-тихо приподниматься.

— Ладно уж… Не уходите! — остановил он меня. — Послушайте, Турецкий, я навел тут о вас справки, так что вы меня не обманете.