Пока она там неизвестно чем занималась, Турецкий налил себе ледяного пива и, взяв со стола трубку радиотелефона, набрал номер Тани.

«Если она дома, то встану и уеду, — подумал он, слушая длинные гудки зуммера, — а если никто не возьмет трубку…» Татьяна не подошла к телефону. В это время она стояла у ворот Лефортова, нервно перебирая в памяти все то, о чем хотела сказать мужу при встрече.

— Дрожит как кролик! — сказала Лиля, появляясь на пороге спальни с таксой на руках.

При виде Лили у Турецкого отвисла челюсть. То, что было на ней надето, не поддавалось никакому описанию, потому что хотя это самое и считалось, по большому счету, верхней одеждой, но у Турецкого возникло сильнейшее ощущение, что перед ним стоит совершенно голая женщина.

— Ты хотел видеть, что нарисовала моя подруга? — спросила между тем Лиля. — Она художник по костюму, вот одна из ее работ. Нравится?

Она подошла к Александру и присела напротив него на край стола.

— Гм! — откашлялся Турецкий, чувствуя, что у него запершило в горле. — По крайней мере, я теперь понимаю, как она добилась такого успеха.

— Да, это одна из первых ее работ, из коллекции платьев-коктейль, — объяснила Лиля, наклоняясь и опуская на пол собаку, которая тут же юркнула как мышь под диван.

То немногое и достаточно условное, что прикрывало бюст Лили, провисло на бретелях-ниточках, когда же она наклонилась, взгляду Турецкого открылась не только грудь — что там одна грудь! — он увидел все ее тело до самого пупка. Ему захотелось одним рывком сорвать с нее эту шелковую атласную тряпочку, схватить за подол и дернуть вниз с силой, чтобы треснули и лопнули на плечах тонкие бретели и все платье соскользнуло к ее ногам.

Александр встал и сгреб Лилю в охапку, поймал губами ее губы, схватил ее на руки и швырнул на диван как перышко. Она отвечала на его поцелуи с таким же энтузиазмом, но как только он освободил ее губы, перенеся свое внимание на ее грудь, он услышал над головой ее ровный и чуть насмешливый голос:

— Осторожнее… медведь! Это платье стоит три тысячи долларов.

Черт побери!

Турецкий ослабил хватку.

— Так сними его! — нетерпеливо сказал он, на всякий случай отстраняясь от драгоценной тряпки.

Чем Лиля не преминула воспользоваться.

— Ну, не все так сразу, — рассмеялась она, выпорхнув из его рук. — Что будем пить? Ты что любишь больше, неразбавленное или коктейль? — Она открыла холодильник и достала бутылку и тоник. — В общем, можешь говорить все, что угодно, все равно я приготовлю две порции. Такого ты еще не пробовал!

Турецкий смотрел, как она уселась подальше от него и с сосредоточенным видом принялась колдовать над стаканами.

— Только не говори, что я в детстве готовилась стать барменом, — предупредила она, строго посмотрев в его сторону.

Турецкий подумал, что на этот раз он, кажется, зашел слишком далеко и у Лили, возможно, в мыслях не было заводить с ним интрижку, а вот он накинулся действительно, как медведь, ни с того ни с сего и показал коллеге свое настоящее лицо.

Он приосанился и постарался сделать вид, будто ничего необычного только что не произошло — так, небольшая шалость взрослых детей, не более. Чтобы скрыть неловкость, он завел ничего не значащую светскую беседу о разных качествах и свойствах алкогольных напитков.

Лиля поддерживала разговор, поглядывая в его сторону с хитрой усмешкой. Это была ее излюбленная тактика: довести мужчину до белого каления и вдруг остудить, напустив на себе строгий и неприступный вид. Но как только он остынет и начнет думать, что пять минут назад с ним случилось временное умопомешательство, как только он захочет встать, извиниться за свое постыдное поведение и уйти, вот тут она снова схватит его и начнет повышать градус, пока не доберется до главного… Без этого получится примитивная история: встретились, переспали, разбежались, а ей нужно другое, ей нужно влюбить в себя мужчину. А для этого, думала Лиля, пусть два часа он помучается, как настоящий влюбленный, пройдет через желание и неуверенность, ожидание и сомнение: а вдруг она откажет?

Все люди в душе мазохисты, им хочется переживать, страдать. Он привыкнет ко мне, как к наркотику, потому что только со мной он сможет получать такие ощущения — не с женой же — в счастливом браке и тем более не с этой пресной гулящей женой Зеркаловой. Так уж мужчин Бог создал, все они хотят страдать от любви к своей прекрасной даме, а иначе им скучно, иначе они покрываются плесенью на своих диванах перед телевизором.

— Я не умею жонглировать стаканами и вообще выписывать всякие профессиональные фортели руками, зато гарантирую вкус! — сказала она, взбалтывая коктейль в кувшине за неимением подходящей емкости. — Можешь заткнуть уши, — предупредила она, на несколько секунд включая миксер. — Готово!

Лиля влила густую и неаппетитную с виду жижу в высокие стаканы, набросала сверху зеленой травы, каких-то пряностей и подала Турецкому, присаживаясь рядом с ним на валик дивана.

— И чего ты туда налила? — подозрительно спросил он, заранее сморщившись.

— Это секрет, могу только сказать, как он называется, — Лиля обняла Турецкого за плечи одной рукой.

— Как? — спросил он.

— «Поцелуй змеи».

Напиток оказался очень крепким, острым и на удивление приятным на вкус.

— Метко, — кивнул Турецкий, чувствуя, как одна такая змея — тонкая прохладная девичья рука — вползает ему под рубашку и щекочет волосы на груди.

Турецкий схватил Лилю и стал сдирать с нее платье. Лиля помогла ему, и платье соскользнуло, как старая змеиная кожа, и под ним оказалось ажурное, как татуировка, белье и пояс с подвязками, которые Турецкий готов был рвать зубами.

Он и сам бы ни за что не поверил, если бы ему сказали, что он может так опьянеть от одного стакана, даже если в него и влита гремучая смесь. Чего только он не пил на своем веку, спирт пил неразбавленный, и ничего, а тут в голове вдруг замелькало что-то из отдаленной молодости: «Где мои семнадцать лет?» — «На Большом Каретном!» — «Где мой черный пистолет?» — «На Большом Каретном!..»

— А где мой черный пистолет? — пробормотал он вслух, сам точно не помня, каким образом он оказался вынутым из своей одежды и перенесенным в спальню, на фальшивую медвежью шкуру с твердой, как дерево, выпуклой головой.

Лиля наклонилась над ним.

— Будь хорошим мальчиком, — сказала она, — я сейчас приду.

Она поцеловала его на прощание и исчезла в ванной. Пришла пора остудить Турецкого в последний раз.

Не больше чем через пять минут она вышла из ванной комнаты, благоухающая и свежая, как Афродита из морской пены, и вернулась в кровать.

— Вот и я!

Турецкий спал. И по одной его позе Лиле стало ясно, что уснул он глубоко и надолго и никакие силы в мире не способны сейчас поднять его на ноги. Она присела рядом с ним, посидела, вглядываясь в его лицо, затем скинула с ног узкие туфли на каблуках и набросила на себя старый Гречкин халат-кимоно с дырой под мышкой. Укрывать Турецкого одеялом она не стала — не мамочка, замерзнет, сам накроется.