Я очень ровна со всеми, с Эдиковой Зиной — прямо подруги, забавно все это, похоже на дворцовую интригу. Жуткие «флюиды», как говорит Женя, приходится преодолевать, ужасная настороженность кругом, любопытство и удивление моим поведением, — по Вадиковым письмам, они, может быть, ожидали другого.

Психоз какой-то — кто что сказал, подумал, кто раньше, сама вот-вот впаду в него. Надоело уже это за три дня, что я здесь.

А красота здесь необычайная. Горы покрылись нежным зеленым пухом, и это очень красиво вместе со снежными вершинами, голубым в облаках небом и красными подпалинами на боках гор. Как можно — жить в этом раю и ежедневно добровольно омываться всякой гадостью. Непонятно. Нет. Все. Устрою Орешкину скандал, когда приедет, — первый и последний. Так жить нельзя. Мы же здесь почти не ездили никуда, ходили мало, ни с кем почти не общались. Зачем было из Москвы ехать. Склоками и там прекрасно можно заниматься.

Женя уехал вчера. Остервенелый и злой, что не повидался с Орешкиным. Так он сказал. Но был со мной очень обходителен и осторожен. Спросил о заявке на монографию и ужасно огорчился, что Вадим этим не занимался. Что это, наивность? Или игра опять какая-то?

Нежно обозвал Орешкина свиньей за то, что мы увезли японские механизмы. Видно, у них только и было разговоров, что о скверном Орешкине.

И еще он красочно изображал, как он трудится здесь в поту, считает, думает непрерывно. Конечно, зная наизусть все его ужимки и прыжки, я про себя смеюсь. Может, и он поработал (никогда не видела, если не считать его работы над картинами), но зачем повсюду изображать жуткую усталость и трудолюбие? Устал — пойди отдохни, а не слоняйся и не трезвонь до полуночи. Может быть, этот шум понадобился, чтобы продемонстрировать по контрасту, какие ленивые мы, — не трем воспаленных лбов, не держимся за поясницу?..

— Наука для меня, — сказал мне Женя, — как нелюбимая жена, с которой расстаться все же невозможно… — Я показываю, что оценила его образ и его подвиг, но молчу. — Приеду в Москву, плотненько поработаю с… — смотрит, я молчу, называет громкое имя, молчу. — Мы с ним интересную работу затеяли, тут механизмы вовсю пойдут, отчего и уродуюсь тут… Мою картину… — молчу, — народный художник Маслов смотрел, хвалил… — Молчу, но киваю одобрительно. — И еще я пьесу написал. Это только некоторые наши общие знакомые так думают, что я не работаю, — заканчивает Женя, и мне снова начинает казаться, что ничего-то он в самом деле не сделал, слишком все похоже на то, что было раньше.

Показался он мне каким-то растерянным и слабым. И дело тут, видать, не только и не столько в злобном Орешкине. На мои расспросы о Лиле улыбается, отвечает уклончиво, хотя и ясно, что живет он у нее. Кажется, Лиля настояла на своем; когда я внезапно спросила Женю, не будет ли он вскорости папашей, он побледнел и сказал:

— А это уж как я захочу.

Но не было уже прежней жесткости и самоуверенности в его голосе и взгляде, даже обреченность какая-то прозвучала. Поздно! Ай да Лиля!

25 апреля. Джусалы. Здесь все цветет розовым и белым — все предгорья и склоны от Алма-Аты до китайской границы и, наверное, дальше.

Впечатлений масса, и поэтому писать дневник было просто невозможно. К тому же был форменный аврал с этим договорным отчетом, но работа для нас оказалась очень интересная, многое в нашей же типизации мы увидели совсем в ином свете.

Самое главное впечатление: обилие дружелюбных, веселых лиц. Кажется, в Ганче я впала в излишнюю мрачность. Здесь, во-первых, многим и дела нет до ганчских склок, а во-вторых, даже наши ганчские оказываются совсем другими, как только узнают, что мы уже не чесноковые и не лютиковые, а сами по себе. Впрочем, многие и раньше не поддавались этой вражде — например, Гена Воскобойников всегда был очень мил, а теперь просто лучший друг.

Сеня Тугов, один из самых приятных новых друзей. Чуть не год здоровались в коридоре и ни разу не поговорили. Кстати, Вадим рассказал, что его сближение с «тем лагерем» началось с того, что они с Сеней попали в одну пару в домашнюю баню одного сотрудника базы из местных. Произошло обнажение — в прямом и переносном смысле. Сеня спросил, чем мы занимались. Вадим рассказал. Сеня очень удивился и сказал, что многое из этого он уже слышал, но как о работе Чеснокова и Лютикова. Произошло откровенное объяснение, и все выплыло наружу. Вадима я знаю — теперь ничто и никто не заставит его примириться с Женей и Эдиком. Женю мне все-таки жалко, опять он без друзей остается, хотя и виноват сам. А вот Эдик мне, если честно, не понравился с первого дня, да я Вадима щадила, он-то им увлекся сначала. Так что потеряли мы одного друга, пусть и странного и ненадежного, но интересного и уже привычного, зато, кажется, приобретаем массу новых.

Так вот Сеня Тугов. Он рассказал вчера любопытную историю. Лариса Алексеевна Лесовая — чертежница и старейшая сотрудница обсерватории — рассказывала, что видела во сне Славика Антонова, который умер пять лет назад. О Славике мы много слышали, очень был талантливый и требовательный, лет десять руководил обсерваторией. При нем все блестящие дела и были сделаны или начаты, он просто кипел идеями, но очень болел — неясно чем, он никого к себе близко не подпускал, не женился.

Во сне Ларисы Алексеевны Славик показал ей чертеж в диссертации Эдика. «Здесь, — говорит, — ошибка». Объяснил какая, да Лариса не поняла.

Проснулась, пошла, рассказала Эдику, нашли тот чертеж, Эдик полночи сидел, нашел ошибку, благодарил Ларису.

Потом, после рассказа Сени, много говорили, сначала, конечно, о всяких чудесных снах, каждый что-нибудь рассказал из своей практики. Потом перешли на Эдика, на Славика. Оказывается, все знают (кроме нас), что диссертация Эдика — это просто незаконченная монография Славика. Эдик подставил там другую цифирь, привлек другие замеры. Тогда Эдик был очень молодой, никакой не начальник, его все любили, ему не только не помешали  т а к  защититься, а еще и помогли, в конце концов Эдик продолжил дело Славика и от этого была большая практическая польза. Говорят, перед защитой Эдик сказал, что он считал обязанным довести это дело до конца ради памяти Славика, который был его научным руководителем. Но после защиты Эдика сразу назначили заместителем начальника обсерватории, чтобы ущемить более старых и заслуженных старших научных сотрудников, с большим основанием претендовавших на то же место, —