был на ногах. Лицо его выражало сонное неодобрение, как и у гигантского, туповатого, но верного Фострала. Полная пластинчатая броня делала его сверкающей горой в лунном свете. Двое. Их всего двое.

— Что-то убило всех остальных, — жестко сказал им Парегур. — Что-то, что может убить в одно мгновение и бесшумно.

— Да? — прорычал Лаэранд. — Тогда что это?

Это снова был звон, только теперь громкий и настойчивый, как будто он торжествовал над ними. Внезапно туман вернулся, скользнул мимо их ног и принес с собой свой собственный холод, дрейфуя вдоль отрога. Глаза Парегура сузились.

— Лаэранд, —  внезапно сказал он, — ты можешь метать огонь?

— Да, конечно, —  огрызнулся маг. — В кого? Я...

— В это! — крикнул Парегур, почти визжа от страха. — Сейчас же!

И словно услышав его слова, туман сгустился в яркий дым и, подобно змее, ударил в Фострала. Гигантский воин поднял свой клинок и двинулся, чтобы бросить ему вызов еще до крика Парегура; его товарищи видели только его спину и слышали слабый вздох, шипение в самом сердце или бульканье? Через мгновение клинок выпал из его руки. Перчатка вместе с ним: наруч заканчивался обрубком. Затем, медленно, Фострал повернулся лицом к своим товарищам. Его шлем был пуст, голова полностью сгорела, но что-то заполняло его или, по крайней мере, удерживало над бронированной стеной груди воина. Существо, бывшее Фостралом, пошатываясь, направилось к ним, двигаясь медленно и неуверенно. Маг отступил назад и начал, заикаясь, произносить заклинание. Мгновенно гигантская бронированная фигура повернулась к нему и опрокинулась, рухнув бывшим лицом вниз, а оттуда, звеня, вырвался белый вихрь. Парегур закричал в страхе, размахивая мечом и зная, что это ему ничего не даст, а Лаэранд взвизгнул и побежал по отрогу. Туманная тварь холодно и звонко преследовала его. Маг так и не пытался развернуться и сражаться. Он бежал так быстро, как только мог, и далеко прыгнул с утеса, завывая всю дорогу вниз до влажного шлепка.

Это была отчаянная смерть. Парегур сглотнул. Будет ли лучше героическая? И откуда о ней узнает менестрель, когда он станет костями и пеплом?

Вихрь медленно возвращался по отрогу, звеня почти застенчиво — как будто играл с ним. Высокий воин стиснул зубы и поднял меч. Когда он решил, что туман достаточно близко, он рубанул по нему и отскочил в сторону, затем встал, чтобы нанести яростный удар наотмашь сквозь его звенящую белизну. Неудивительно, что его клинок ничего не встретил, хотя его лезвие, казалось, выбило линию искр. Как только он заметил их, в своем бешеном беге вдоль отрога, они исчезли. Он развернулся, споткнувшись о чей-то шлем и чуть не упав, чтобы снова ударить клинком. Еще раз он ничего не зацепил, с трудом отскочил в сторону от надвигающегося тумана и снова прорезал его с тем же полным отсутствием эффекта. Туман закружился, перепрыгивая через его голову, и воин увернулся, чтобы тот не упал на него. Туман продолжал свой извилистый бросок, огибая его тщетно вонзающийся клинок, чтобы пронзить руку с мечом.

Наконец, он задел Парегура, а не пронеся мимо — и пылающая агония пронзила его. Воин ошеломленно осознал, что кричит и шатается, тщетно хлопая рукой по пустому воздуху.

Его единственной рукой. С другого бока не осталось ничего, кроме искореженной массы обожженной плоти и кожи, сплавленной вместе. Крови не было... И руки не было. Его ведущей руки. Парегур дико огляделся, когда лента тумана почти насмешливо проплыла мимо, и увидел свой меч, лежащий поверх скрюченной кучи, которая когда-то была жрецом Тиморы. Да уж, помогла им Госпожа Удача. Он неуверенно подбежал к своему клинку, не привыкший к тому, что одна сторона намного легче другой, и поднял его.

Он все еще выпрямлялся, когда снова появилась жгучая боль, и он тяжело упал копчиком на камень, наблюдая, как пустой ботинок уносится прочь. Нечто отняло у него ногу. Он изо всех сил пытался подняться, вообще пошевелиться, тщетно стуча оставшимся каблуком сапога по неровному камню, и вызывающе взмахнул клинком. Туман смыкался, и он отчаянно завертелся, рассекая мечом воздух вокруг себя. Он дважды ударил им по камню, один раз достаточно сильно, чтобы оставить на лезвии щербину, но ему было все равно. Он собирался умереть здесь… что хорошего в гладком клинке для мертвеца? Туман снова набросился на него почти злорадным прыжком, звон нарастал вокруг него, пока он отчаянно извивался и рубил. Когда жжение появилось снова, оно было в его целом бедре, и он беспомощно перекатывался, размахивая в пустоту своим бесполезным мечом. Одна конечность за раз — оно играло с ним. Неужели он превратится в беспомощное тело, неспособное ничего сделать, кроме как смотреть, как оно очень медленно убивает его?

Несколько судорожных вдохов спустя, когда он смотрел на безразличные звезды заплывшими глазами, он знал, что ответ будет «да». Он задумался, как долго туман будет заставлять его страдать, но потом решил, что ему уже все равно. Одной из последних мыслей было печальное осознание того, что все, кто умирает достаточно медленно, чтобы знать, что происходит, должны пересекать черту, за которой им все равно. Он был... он был Парегуром Амаэтуром Донласом, и он встретил свой холодный конец здесь, на скале в диких землях проклятого великого герцогства Лангалос в начале лета семьсот шестьдесят седьмого года (по летосчислению Долин), и никто не оплачет его и не заметит его кончину или его мертвые товарищей. Что ж, примите мою благодарность, бдительные боги.

Последней мыслью Парегура было то, что он должен бы помнить название этой звезды... и той тоже…

* * * * *

Склеп семьи Мундарк зарос ежевикой, ползучими растениями и искривленными деревьями, переплетенными защитными чарами, которые все еще были сильны спустя столетия. Дом Мундарк, счастливое смешение эльфийской и человеческой крови, был известен своим колдовством, но Мундарки не ходили по Фаэруну около ста шестнадцати зим... и Вестгейт был вполне доволен этим. Больше никаких могущественных заклинаний, которые могли бы бросить вызов королю или смутить самозваных дворян,  больше не нужно быть вежливым с полукровками, которые были изящными, красивыми, образованными, умными, слишком веселыми — и слишком настаивали на справедливости и честности в управлении. Была даже табличка, гораздо более поздняя, чем заколдованные ворота: «Узрите конец всех, кто слишком настойчив». Эльминстер мрачно улыбнулся этому небольшому поучению. Это было первое, что рассыпалось в пыль от прикосновения его самого мощного заклинания. Следующими были давно не