Была родительская суббота. Хотя, может, и не родительскаявовсе, и даже не суббота, и Мышильда все выдумала, чтобы умыкнуть меня сработы. Впрочем, я ничего не имела против. В работе наступил мертвый сезон:июль, богатые люди, — а мои клиенты богатые люди, — отдыхают накурортах с громкими названиями, а не сидят в пыльном душном городе, где асфальтна улицах плавится от жары.

Я тяжко вздохнула от сочувствия к себе, так как в отличие отсвоих богатых клиентов плавилась в городе вместе с асфальтом. Чтобы поднятьсебе настроение, я закинула на стол ноги и стала их рассматривать, точнее,созерцать. Подобной красоты мне никогда не приходилось видеть. Настроениенезамедлительно повысилось, я погладила свои коленки, улыбнулась и сказала:

— Чудо что за ноги. — И добавила:

— Чтоб им всем провалиться! — Такая немилостьотносилась к мужской половине человечества. Всех ее представителей я нежаловала в принципе. При мысли о них настроение сразу же испортилось, тогда яторопливо перевела взгляд на зеркало, увидела свое отражение, улыбнулась ему,подмигнула и пропела:

— Красавица. Прынцесса… нет, королевна.

Хорошее настроение быстренько вернулось. Тут зазвонилтелефон. Я откашлялась и не спеша подняла трубку.

— Слушаю, — пропела я бархатным голосом, и, какоказалось, совершенно напрасно: на том конце провода был не предполагаемыйклиент, а мой последний муж. Вообще-то он уже не был мужем три месяца, но всееще им числился, из-за того, что я никак не могла выкроить время и оформитьразвод. Итак, последний муж громко засопел, потом вздохнул, потом сказал тихо:

— Лизанька…

— Ну? — спросила я. Звонок настораживал, потомукак последнему звонить мне было совершенно незачем. Правда, мелькнула шальнаямысль, что он смог сделать что-то путное, то есть пошел и подал на развод сам,но в это как-то не верилось. И правильно. Еще раз тяжко вздохнув, онскороговоркой выпалил:

— Лизанька, я хочу вернуться.

— Куда? — не сразу сообразила я.

— К тебе, — ответил он, а я гневно отрезала:

— Ни за что!

— Ты не можешь меня бросить вот так, совершеннонеожиданно… И вообще…

— Как это неожиданно? — возмутилась я. — Япредупредила тебя за два месяца, а потом дважды назначала испытательный срок,хотя прекрасно знала, что только зря теряю время. И что? Вместо благодарноститы вдруг заявляешь, что я бросила тебя неожиданно, да еще хочешь вернуться! Этобессовестно, вот что… — Я резко выдохнула и стала перемножать в уме трехзначныецифры, с цифрами у меня проблемы, и это отвлекает.

Из трубки раздалось подозрительное хрюканье, потом тихое постанываниеи вновь хрюканье.

— Ты что там делаешь? — насторожилась я.Последний, не таясь, всхлипнул и запричитал голосом обиженного ребенка:

— Лиза, я покончу с собой…

— Как, интересно? — съязвила я. За три месяца онкончал с собой раз двадцать, причем каждый раз так глупо и неудачно, что у менячесались руки помочь ему и разом прекратить все это.

— Лиза… — простонал он очень громко.

— Иннокентий Павлович, — ядовито начала я. —Вы, как адвокат, должны знать, что подобное поведение называется шантажом…

— Мне все равно, как это называется, я хочу вернуться.Я сейчас стою на балконе, и одного твоего слова достаточно…

— Стой, — перебила я. — Ты имеешь в виду нашбалкон?

— Да, — жалобно ответил последний, а я вздохнула:

— Кеша, я тебя умоляю, у нас первый этаж. Я согласна:балкон расположен достаточно высоко, но не настолько, чтобы ты мог разбиться.Внизу кусты, это смягчит удар, и ты уж точно не разобьешься, зато исцарапаешьлицо и руки и будешь выглядеть совершенно нелепо. К тому же ты уже дваждыпрыгал с нашего балкона и даже руку не смог сломать.

— Ты бесчувственная, — растягивая слоги, сказалИннокентий Павлович и зарыдал, а потом ехидно добавил:

— Я могу подняться на крышу. У меня есть ключ отчердака.

— О Господи… — Я смотрела на свои ноги, но даже это не помогало. —Чего ты хочешь?

— Еще один испытательный срок, — довольно сообщилон.

— Зачем, ты все равно его провалишь.

— Нет. Я чувствую в себе силы. Я люблю тебя и чувствуюв себе силы. — Он вроде бы развеселился, а я окончательно скисла исказала:

— Ладно.

— Когда ты переедешь? — быстро спросил он.

— Завтра, — отмахнулась я.

— Ну, почему же завтра? — начал канючить он, но ярешительно его пресекла:

— Завтра.

Он сник и, посопев немного, осведомился:

— Мне за тобой заехать?

— Когда?

— Завтра…

— Я и сама способна добраться…

— А вещи?

— А вещи незачем таскать с места на место. Ты все равнопровалишь…

— Я чувствую в себе силы…

Я повесила трубку и выругалась, хотя с понедельника началановую жизнь, где всяким там выражениям не было места. Я дала себе слово бытьледи, а леди не выражаются. И вот, пожалуйста…

— Полное дерьмо, — сказала я громко, в этот моментдверь распахнулась и в комнату просочилась Мышильда. На самом деле ее звалиМашкой и она была моей двоюродной сестрой.

Я взглянула на нее и скривилась. Если честно, глядя насестрицу, я неизменно поражаюсь, как подобное создание могло появиться в нашейсемье. Дед наш славился тем, что зубами мог поднять мешок соли, вытаскивалтелеги из грязи без видимых усилий, плотничая, таскал по два здоровенных бревна.Мой родитель тоже прославился, правда, на свой лад: он мог выпить ведросамогона и не умереть. В конце концов все-таки умер, но лишь потому, чтомногократно увеличил дозу. Из родственников мужского пола не могу припомнить ниодного, кто был бы ниже двух метров. Впрочем, родственников мужского полаоставалось немного. Их косила неуемная тяга к алкоголю. Женщины были под статьмужчинам и на мешки с картошкой к прочую дребедень посматривали с неизменнойусмешкой, а при случае могли бы гнуть подковы, но просто не видели в этомнеобходимости.