– Если там не исправят, он меня за свою «отключку» потом уроет.

– Не уроет. Доверься мне.

Конрад вздохнул. Качнул головой: «Тогда дуй за нами».

* * *

Дэйн никогда еще не видел смеющегося Дрейка. Улыбающегося – да. Веселого? Может, пару раз в жизни. Но смеющегося так, что помолодело вдруг лицо, что разгладились морщины, и повеселел вокруг мир? Никогда. И это зрелище настолько заворожило Эльконто, что он временно забыл о том, что должен обижаться.

Дрейк выглядел посвежевшим, каким-то «облегченным», почти юным. Тем, кто впервые за долгое время сбросил с плеч невыносимую тяжесть мира и его проблем, кто забыл о том, что последние несколько сотен лет был невыносимо и порой занудно серьезен.

– Спасибо, – поблагодарил он, отсмеявшись.

Поблагодарил всех сразу – Дину, снайпера, всю их дурную компанию за чрезвычайно глупые шутки.

– Любишь меня, выпендрежника? – спросил у Бернарды. И Эльконто въехал, что совершенно не улавливает контекст.

– Люблю.

Ответили человеку в форме искренне, и тот просто щелкнул пальцами. Просто щелкнул. И коса на плече Дэйна стала белой, такой же, какой была вчера, позавчера и год назад.

– А эти гады? – вдруг набычился снайпер, хоть и испытал колоссальное облегчение от того, что вернул себе прежний вид. – Им даже премию не сократят? Выговор не сделают? Будут ходить волосатые и хихикать, что все сошло им с рук?

Его приволокли сюда вырубленного. Сначала надругались, поиздевались, похохотали, а после отключили и принесли, как куль с капустой. И он должен вот так просто все оставить?

– На, держи!

Ему навстречу прямо через комнату поплыла маленькая яркая сияющая точка – искра. Уткнулась в область плеча, впиталась в жесткую ткань куртки, в тело. Растворилась.

Наверное, потому что смех, как секс, отлично расслабляет, Дрейк был добр. Пояснил.

– Сделай с ними все, что захочешь. Я только что дал тебе одно желание на выбор. Дерзай!

И Эльконто понял, что Начальник себе в памяти отложил главное – его фиолетовый ежик, и что сегодня еще не раз на серьезном обычно лице появится улыбка.

Что ж, пусть. Дрейку спасибо, Бернарде тоже. А одно желание – это очень хорошо, это просто прекрасно!

* * *

Земля. Ленинск.

(Mattia Cupelli – Touch)

– Хорошо, что ты больше не стреляешь, сынок. Ни к чему ведь… Мир – он любой лучше войны, даже если холодный, даже в голод.

Мак был с бабой Лидой согласен. Любая война по определению чья-то манипуляция, она редко выгодна тем, кто на ней погибает. Никогда, если быть точным.

Он сидел на диване, смотрел, как ловко движутся в морщинистых руках спицы, выписывают в воздухе невидимый рисунок, как ловко набираются одна за другой петли.

Лидия Степановна торопилась связать ему свитер. Чувствовала, что неверное сердце стучит все слабее, хотела что-нибудь оставить ему после себя, кроме сердечной теплоты.

– Я все ждала, верила, что придешь. А не верила бы, уже мертвая была бы, я знаю. Бог есть, он мне тебя вернул…

Лайза отправилась в магазин. Хотела купить мяса на рагу, а также «лото», если найдет, чтобы было чем заняться вечерами. Баба Лида обмолвилась, что когда-то эту игру любила. Вот и они попробуют.

Лайза. Не ее мир, не ее ситуация, жизнь, как в чужих башмаках, а она старалась. Перебирала вместе на кухне пшенку по утрам, училась замешивать блинчики, даже завела кулинарную книгу, хотя никогда не испытывала тягу к готовке. Рассматривала на улице местные машины, искала ту, которая бы ей понравилась, покупала журналы, вечерами, когда тихо, читала характеристики моторов…

Он же занимался другим – учился определять местные невидимые связи. Они в мире Бернарды были очень сильны – те самые, родственные. Мак нюхал их, как пес, анализировал, «уточнял», прояснял для себя схемы, искал соединения. Тренировал ментальную мышцу, которая в Мире Уровней, ввиду отсутствия этих самых родственных связей, атрофировалась.

От бабы Лиды шел вбок шлейф – тянулся к Мише. И гас. Настоящий Михаил погиб на войне около двух лет назад, теперь Мак чувствовал это наверняка. Но остался после сына трехлетний внук, Аллертон его нащупал. Его и его маму – жену, которую Лаврентьев не успел привезти домой и представить. Вот и отойдет после смерти Лиды квартира им, живущим в четырех тысячах километров отсюда. Вечером он поговорит об этом с Лайзой, вместе подумают, как быть…

Спицы вязали петли, петли складывались в ряды, а воспоминания Лиды текли словесной рекой. Про подруг из дома престарелых, про их тяжелые судьбы, про детей – плохих и хороших, ответственных и не очень. Про Анатолия, отца Михаила, про то, что на подоконнике когда-то стоял радиоприемник, часто играл.

За окном валил снег: косой, летучий.

– … а детки пойдут, так совсем другой смысл в жизни появится, сам увидишь. Лизонька-то красивая, внучки у вас получатся загляденье. И ладно, что не увидела, тебя дождалась – это главное.

Она действительно успокоилась внутри, размякла, отпустила и прошлое и будущее. Жила уже только этим днем и часом, не ждала, не заглядывала вперед, радовалась тому, что он сидит рядом.

Он в какой-то момент обнял ее, сам не понял зачем. Из благодарности. Притянул к себе, легла ему на плечо легкая голова в платке.

– Все хорошо, слышишь? Все уже хорошо.

Его погладили по руке.

– Люблю тебя, сынок. Каждую минутку. Ты об этом помни…

Наверное, потому что она так сказала – от сердца, от души, – та самая мышца, которую Мак в последние дни неустанно мучил, вдруг ожила, прочертила ему в голове еще одну родственную связь, на этот раз собственную. Указала стрелой в другой мир, нарисовала в воображении координаты. На этот раз не мутные, не обрубленные, а яркие и точные.

Он запомнил их, как выжег на коже клеймо. Координаты местонахождения собственной матери.

Он найдет и время. И ее. Позже, когда здесь все закончится.

– Спасибо… мама. – Сам не понял, к какой маме обратился.

Вот ведь как бывает: Бернарде согласился помочь бескорыстно и по доброте душевной, а тут вернули ему самому тепло сторицей. Неожиданно и так, что душа задрожала.

Координаты… Родственная связь. До сих пор не верил, что увидел, вдруг ощутил, что счастлив так же, как баба Лида – тихо, но всеобъемлюще, целиком.

Когда в двери вошла пропахшая снегом и свежим хлебом Лайза, обнял ее так крепко, словно пытался изменить восковой статуе форму.

– Соскучился?

Улыбка принцессы родная, озорная.

– Очень.

– А я нашла лото. Мама, слышите? Я нашла лото! Будем сегодня играть.