Конечно, он не будет доставать свой пистолет.

«Куда, мать ее, подевалась служанка с ужином? Она могла бы сообщить о беде, могла бы вспугнуть посетителя стуком в дверь…»

А его собственная рука уже достала из кобуры пистолет. Подняла его, приставила к виску – не к чужому, к своему. Что происходит? Кто этот хренов иллюзионист?

– Помнишь, куда она себе выстрелила? Сейчас ты сделаешь то же самое. И почувствуешь каждую секунду, как это, когда ты не хочешь, но должен. А ты должен.

Должен… Должен… Должен…

Рори Товач должен. Пожизненно. Эта тварь с синими глазами будто прописала ему в мозг деструктивную команду.

– Я… не… должен…

Стало еще больнее – натянулась на яйцах шипастая сетка, прошелся битым стеклом по кишечнику спазм.

– Стреляй.

Приказ.

Он не будет. Не будет нажимать на спусковой крючок и мозжить себе мозг… Не будет! Он не дурак, он не суицидник!

– Нет! – прохрипел, стремительно бледнея.

И против собственной воли нажал на курок.

А спустя несколько секунд очнулся.

Все еще помнил, словно со стороны, как брызгали на стену ошметки мозга, как затихал в груди пульс, как вылетал куда-то прочь из умирающего тела.

И снова здесь. С пистолетом в руке, в темной комнате, куда так и не дошла Мирта, куда так и не принесли лобстеров. С гостем.

– Теперь ты будешь стрелять себе в сердце… Давай!

Рори целился в мужика на стуле. Он ОЧЕНЬ целился в мужика на стуле, но выстрелил почему-то в собственное сердце. Захрипел перед этим, чуть не изошел пеной от усилий.

И опять очнулся в комнате целым.

Адов круг.

Наверное, там снаружи все мертвы. Наверное, это кошмарный сон. Он проснется, потому что нельзя многократно умирать… только во сне… и значит, пробуждение близко.

– Ты не проснешься, – вдруг отрубили ему надежду холодно. – И умирать будешь столько раз, сколько я захочу. Теперь ты стреляешь себе в рот…

– Нет!

Но уже повернулось дуло, уже покорно жал на сталь палец, даже самопроизвольно; оголяя гниловатые коренные зубы, распахнулась пасть.

Он бредил. Калечил себя. Убивал себя постепенно. Расстреливал себе коленные чашечки, шею, ступни. Он изумительно хорошо познал, каково это – чувствовать, когда в тело входит пуля. Как именно она разрывает ткани, мозжит сухожилия и кости, как прорывается с обратной стороны вместе с кожей. Что-то замедлило его восприятие и многократно усилило чувствительность.

Рори не просто застрял в кошмаре – он понимал, что сходит с ума. Тот, кто явился к нему – то, что явилось к нему, – был предсмертным вестником, еще не готовым бросить его в адов котел.

Если бы просто маньяк или психопат, Товач бы сопротивлялся изо всех сил, но здесь даже центр сопротивления словно отрезало. Будто желание сопротивляться даже не рождалось на свет, не вырывалось из бутона, не открывало глаза.

Мрак. Бесконечный. И туда медленно погружалось сознание.

Выстрел в себя. Еще выстрел. Еще, еще, еще…

Когда ему вдруг сказали, что нужно встать и шагнуть в некую мерцающую посреди комнаты дверь, Рори уже понимал, что никогда не станет прежним, даже если вырвется из этого круга. Если вдруг прямо сейчас все закончится, он вернется домой и будет пить. Возможно, до конца месяца, возможно, до конца жизни. Будет стороной обходить и молодых девок, и темные комнаты.

– Давай.

Его, уже не помнящего о том, что можно стоять вертикально, толкнули в сероватый мерцающий проход.

– Я тебе кое-кого тут привел… Взгляни.

Комната совсем другая – просторная, жаркая. За окном сгустилась южная ночь, но в свете ночника у кровати отлично различим женский силуэт.

Девушка. Блондинка.

Волосы спутанные, лицо бледное, одежда мятая.

И неуловимо знакомое лицо…

Быть того… не может…

Она не может быть живой! – вдруг завизжала логика.

«Может. Ты сам только что десятки раз умирал, и снова жив».

Жив ли?

– Что ты хочешь, чтобы я с ним сделал?

На кровати сидела Эра. Эра Алгория. Висок ее был целым, тело розовым и однозначно теплым. Даже влажным от пота.

Товач чувствовал, что его не держат ноги. Что-то странное происходило в этом мире прямо сейчас. Залипло, как желе, время, прошлое смешалось с будущим, настоящее зашло на круг. Кто должен быть мертвым – жив, а все потому, что эта тварь…

У этой твари до сих пор светились синеватым белки глаз.

– Скажи ему…

Вдруг попытался спастись Рори, взывая к той, которую сам когда-то предал. Его первая Мена, его добыча, трофей, его личная гордость. Она любила его… когда-то давно… – Скажи ему, чтобы… отпустил меня… Ведь я сам тебя… не убивал…

Если эти двое знакомы, возможно, она может повлиять.

– Пусть отпустит… Пустит…

Теперь эта девка – его последняя надежда. И «последняя» – отнюдь не пустой звук. Штаны Рори воняли от многократного мочеиспускания, их ткань липла к ногам, ботинки испорчены мочой безвозвратно.

– Пусть…

– Убери его. Не хочу ни видеть его, ни слышать больше никогда.

– Понял.

– Нет…

Бледного и дрожащего Товача уже было поволокли к выходу из квартиры, когда Эра вдруг очнулась, посмотрела на них еще раз.

– Сделай так, чтобы он никогда больше не мог никому причинить вреда.

– Без проблем.

«Тварь» ее слушала. Они были в сговоре.

– Пойдем, провожу тебя.

Синеглазый сказал это ласково, но ласково не для Рори, для нездоровой девушки – берег, старался не пугать. Товач ощутил.

Его же самого сейчас проводят туда, откуда он уже не вернется. В центр самой черной бездонной воронки. Последующий полет будет длинным, бесконечным, ад непрерывным. А эта прогулка – самой длинной и одновременно самой недолгой в жизни.

– Пожалуйста, – хрипел он, спотыкаясь на ступеньках. Сам не знал, о чем просил. Сам знал, что бесполезно.

* * *

Вернулся домой Кайд спокойным, наконец расслабленным. Ощущал себя так, будто выспался, наелся и сделал физзарядку.

Можно еще поработать.

Эра спала. На щеках ее проступали, бродили, как плавучие острова, а после исчезали, красные пятна.

Она проснулась двадцать минут спустя. Спросила сонная:

– Что ты с ним сделал?

– Я его проводил, – ответил Кайд, не отрываясь от ноутбука.