Но мечтам стать первой в России блестящей юрист-девицей не суждено было исполниться. Летом тринадцатого года Адель Астахова и Серафима Козлова, отправившиеся на автомобильную прогулку из подмосковного имения на Яузе Светлое, бесследно пропали. Их искали три месяца, но так и не нашли. Ни следов, ни тел. Ничего.

Аннет приехала в имение, когда там кишела полиция, а вызванные из города казаки нагайками жестоко пороли мужиков, добиваясь от них признания в том, что это они убили хозяйку имения и ее управляющую.

У молоденькой Аннет имелась другая версия, и она высказала ее полицейскому приставу. Тот внимательно выслушал, но предпринимать ничего не стал. Позже Аннет советовалась с юристами Серафимы Козловой, но те отвечали: это лишь ваше предположение, милая, доказательств полиция не нашла.

Вообще все сразу изменилось со смертью Серафимы и Адели. На состояние Серафимы нашлись наследники из числа дальних родственников из Самары. На воспитанницу Аннет они откровенно косились. Аннет получила наследство от сестры Адели. Но оказалось, что та многое жертвовала благотворительным фондам, а также кружкам движения за женскую эмансипацию и равноправие и негласно – организациям, поддерживавшим разного толка революционеров.

Деньги утекали быстро. С революционерами Аннет познакомилась и сошлась. Октябрь семнадцатого она встретила в Москве. И поняла, что час пробил.

Для оплаты по всем долгам, даже тайным.

Для мести.

Для сведения счетов, не опасаясь возмездия.

Она жаждала отомстить. Она ведь точно знала, кто причастен к смерти Адели и Серафимы. Но все эти годы у нее, молоденькой барышни, были связаны руки. И вот путы спали. А сердце Аннет давно окаменело от горя.

Дымя сигаретой в длинном мундштуке, застегивая пуговицы дрянного пальто, напяливая на себя портупею с «маузером», Аннет прикидывала в уме, к кому обратиться за помощью в таком деле.

К анархистам в Дом анархии или же к деятелям из совсем недавно созданной Чрезвычайной комиссии? И тех и других она знала – встречалась с ними на митингах и собраниях. Красивая образованная барышня-товарищ – о, она научилась это использовать! Жизнь всему научит, господа!

Анархисты… Но там, в этом Доме анархии, все говоруны-ораторы в матросских бушлатах и чеховских пенсне. И все сплошь охальники. А это значит, что придется многим давать под портретом князя Кропоткина, прежде чем ей окажут помощь.

Чекисты из чрезвычайки… От них мурашки по коже. Но они все – страшные ханжи и моралисты. А это значит, давать придется только одному – тому, кто подписывает ордера на обыск и арест.

Взвесив все, Аннет решила обратиться в Чрезвычайку к товарищу Мандрыкину-Перетятько. Мосластый, здоровенный, он смотрел на нее несытыми глазами. Когда они здоровались, у него потели ладони и краснели уши.

И вот спустя два часа она уже стояла в кабинете в маленьком особнячке в окрестностях Лубянки. Тут во всех ближайших особнячках, как тараканы, ползали по лестницам разные личности, воняющие махоркой. А кабинеты запирались на ключ.

Мандрыкин-Перетятько был немногословен. Он снова адски вспотел. По его осоловелому виду Аннет поняла, что она и правда ему сильно нравится. Пока на старом кожаном диване, из всех щелей которого пахло клопами, Аннет раздевалась, подтыкала юбку и спускала панталоны до щиколоток, Мандрыкин-Перетятько повернул в замке ключ.

Он навалился на нее, как камень, притиснул к дивану. От его кожаной тужурки несло скотобойней. И он неуклюже возился, прилаживаясь то так, то этак, но все никак не попадая в нужное искомое место. Складывалось впечатление, что при крупном сложении и благородной седине на висках он либо вообще делал все это впервые, либо совсем забыл в угаре революции, как это совершается у обычных людей.

Наконец он задвигался, сопя ей в ухо. Он боялся стонать от наслаждения громко, потому что по коридору за дверью его кабинета сновали деятели Чрезвычайки, громогласно призывая «немедленно отбить в Питер, на Гороховую, по телеграфу депешу товарищу Менжинскому, товарищу Дзержинскому, товарищу Урицкому, товарищу Блюмкину, товарищу Петерсу» и еще хрен столовый знает кому.

Но вот наконец Мандрыкин-Перетятько достиг пика. Он забился и запищал тоненько, как комар, Аннет в ухо: ииииииииииииии, слааааасть!

Пока она натягивала панталоны, оправляла юбку, напяливала пальто, он, все еще дрожа, подписывал ордер.

Аннет попросила у него в помощь людей. Он вышел в коридор и отобрал из слонявшихся там без дела двух молодых парней, угрюмых, в грязных папахах, и одного бесстрастного, как будда, в кожаных галифе.

В шарабане с верхом, конфискованном у извозчика, они все вчетвером приехали к Андронью, и Аннет велела выйти, затаиться и ждать.

Они мерзли на морозе около часа. А потом появился тот, кого они ждали.

Онуфрий Притыкин, безбородый великан с голым скопческим лицом в морщинах. Аннет знала о нем, как и обо всех прочих участниках уголовного процесса, с пятнадцати лет, с 1907 года, когда Серафима и Адель после убийства на фабрике жениха Серафимы Семена Брошева с головой погрузились в судебную тяжбу.

Онуфрий Притыкин проходил на процессе обвиняемым. Именно он, по показаниям свидетелей, удерживал Семена Брошева, когда того кастрировали члены скопческой секты. Но усилиями юристов Якова Костомарова Онуфрия – верного слугу – от ответственности отмазали. Присяжные посчитали недостаточными улики против него и против Федосея Суслова.

Аннет все эти месяцы держала дом купца Костомарова в Безымянном переулке под наблюдением: платила нищим, просила последить знакомых студентов, анархистов. Она знала: рабочие мыловаренной фабрики давно разбежались. Но семейство никуда не делось. И Костомаров, и его домочадцы, и Онуфрий, и Суслов жили в этом доме. И это все, что осталось от скопческого Корабля.

Аннет планировала начать свое дознание со слуг – с Онуфрия или Суслова. Прежде всего допросить их и все узнать про тот летний день тринадцатого года, изменивший ее жизнь.

И вот им повезло: великан Онуфрий шел к дому из керосиновой лавки. Он отстоял там длиннющую очередь с самого утра.

Аннет кивнула своим: взять его.

И они набросились на скопца с разных сторон, сунули «маузер» под ребра, заломили руки, поволокли к шарабану.

Онуфрий пробовал отбиваться, но парень в папахе ударил его прикладом по затылку, и тот обмяк.

Пришел в себя он лишь в доме Аннет.

Они усадили его в деревянное конторское кресло с подлокотниками, принесенное из кабинета сестры Адели. Комнату выбрали проходную – без окон, с полом, который потом легко отмыть от крови.

Как раз то, что нужно.

Великана Онуфрия привязали к спинке толстой веревкой. Прикрутили ноги к ножкам кресла, а руки к подлокотникам.

Свободными оставались только кисти.

– Господа… Господа хорошие… Да что же это? Да что же вы делаете?! – придя в себя от удара по голове, Онуфрий испуганно моргал.