они приехали в Париж, Эйб Норт постоянно пребывал в состоянии хмельного возбуждения; от солнца и вина глаза у него покраснели. В тот вечер Розмари впервые обратила внимание на то, что он не пропускает ни одного питейного заведения; интересно, как к этому относится Мэри Норт, подумала она. Обычно, если не считать частых взрывов смеха, Мэри была невозмутима, настолько невозмутима, что Розмари мало что могла о ней сказать. Ей нравились прямые темные волосы Мэри, зачесанные назад и естественным каскадом рассыпáвшиеся к плечам; время от времени косая прядь падала на висок; когда она начинала лезть в глаза, Мэри откидывала голову назад и прядь ложилась на место.

– Сегодня нам нужно вернуться домой пораньше, Эйб, это – последняя бутылка. – Голос Мэри звучал непринужденно, но в нем слышался легкий оттенок тревоги. – Ты же не хочешь, чтобы тебя доставили на корабль в жидком виде.

– Да, уже поздно, – согласился Дик. – Пора идти.

На исполненном благородного достоинства лице Эйба появилось упрямое выражение, он решительно заявил:

– Ну уж нет! – И после веской паузы добавил: – Нет-нет, еще рано. Мы закажем еще бутылку шампанского.

– Я – пас, – сказал Дик.

– А я имел в виду не вас, а Розмари. Она-то – настоящий алкоголик, всегда держит бутылку джина в ванной комнате про запас, мне ее матушка рассказывала.

Он вылил остатки шампанского из бутылки в бокал Розмари. В первый же день по приезде в Париж ей стало нехорошо от огромного количества выпитого лимонада, после этого она почти ничего не пила, но сейчас подняла бокал и сделала глоток.

– Что я вижу? – воскликнул Дик. – Вы же говорили, что не пьете.

– Но не говорила, что не собираюсь начать.

– А что скажет мама?

– Только один бокал. – Она вдруг почувствовала острую необходимость взбодрить себя. Дик выпил в тот вечер не слишком много, но выпил, и, наверное, ей казалось – выпей она тоже, это сблизит их и облегчит ей задачу сделать то, на что она уже решилась. Она залпом осушила полбокала, поперхнулась и сказала: – Кроме того, вчера у меня был день рождения, мне исполнилось восемнадцать.

– Почему же вы нам ничего не сказали?! – укоризненно запричитали все разом.

– А я знала, что вы устроите суету по этому поводу, и хотела избавить вас от лишних хлопот. – Она допила шампанское и, подняв бокал, добавила: – Будем считать, что это и было празднование.

– Ничего подобного мы считать не будем, – возразил Дик. – Завтра устроим праздничный ужин в вашу честь. И попробуйте только не прийти! Восемнадцать – это чрезвычайно важный возраст.

– В свое время я думала: все, что происходит с тобой до восемнадцати, не имеет никакого значения, – сказала Мэри.

– Это правильно, – согласился Эйб. – И все, что происходит после, – тоже.

– Для Эйба ничто не имеет значения, пока он не сядет на корабль, – сказала Мэри. – На сей раз он связывает с Нью-Йорком большие планы. – Она произнесла это так, словно давно устала повторять слова, потерявшие для нее всякий смысл, притом что в действительности жизненные планы, которыми они с мужем руководствовались – или не руководствовались, – были не более чем благими намерениями. – Он будет писать музыку в Америке, а я – заниматься пением в Мюнхене, так что, когда мы воссоединимся, для нас не будет ничего невозможного.

– Это прекрасно, – согласилась Розмари, чувствуя, что шампанское уже немного ударило в голову.

– А пока – еще шампанского для Розмари! Это поможет ей осмыслить работу своих лимфатических желез. В восемнадцать они только начинают функционировать.

Дик снисходительно усмехнулся на реплику Эйба, которого любил, но в которого давно перестал верить, и заметил:

– С медицинской точки зрения это абсолютно неверно. Мы уходим.

Уловив покровительственную нотку в голосе Дика, Эйб весело сказал:

– Что-то мне подсказывает, что премьера моего нового музыкального спектакля состоится на Бродвее раньше, чем вы завершите свой научный труд.

– Очень надеюсь на это, – спокойно ответил Дик. – Очень надеюсь. Возможно, я даже и не буду завершать то, что вы называете моим «научным трудом».

– О, Дик! – испуганно воскликнула Мэри, она явно была шокирована.

Розмари ни разу не видела такого бесстрастно-непроницаемого выражения на лице Дика; она интуитивно догадалась, что в его заявлении было нечто существенно важное, и едва не воскликнула вслед за Мэри: «О, Дик!»

Однако Дайвер вдруг снова рассмеялся и продолжил, вставая из-за стола:

– …не буду завершать этот, а примусь за новый.

– Нет, Дик, погодите. Я хочу знать…

– Расскажу в другой раз. Спокойной ночи, Эйб. Спокойной ночи, Мэри.

– Спокойной ночи, милый Дик. – Мэри улыбнулась так, словно была совершенно счастлива и дальше сидеть в этом почти опустевшем плавучем ресторане. Она была мужественной, не терявшей надежды женщиной, следовавшей за мужем невесть куда, подстраивавшейся под него так и эдак, поскольку не могла заставить его ни на шаг свернуть с дороги, по которой он шел, и лишь иногда с унынием сознавала, насколько глубоко внутри его запрятана тайна того, куда он ее ведет. И тем не менее некая аура удачи витала вокруг нее, словно она была своего рода живым талисманом…

XV

– А что это за труд, который вы решили не заканчивать? – спросила Розмари, серьезно глядя Дику в глаза, когда они ехали в такси.

– Да так, ничего важного.

– Вы ученый?

– Я врач.

– Ух ты! – Она радостно улыбнулась. – Мой отец тоже был врачом. Но тогда почему вы не… – Она запнулась.

– Не беспокойтесь, здесь нет никакой тайны. Я ничем не запятнал свою профессиональную репутацию и не прячусь здесь, на Ривьере, от закона. Просто сейчас я не практикую. Кто знает, может, когда-нибудь начну снова.

Розмари молча приблизила к нему лицо для поцелуя. Секунду-другую он смотрел на нее в нарочитом недоумении. Затем, обняв одной рукой за плечи, потерся щекой о ее мягкую щеку и, отстранившись, еще раз посмотрел долгим взглядом.

– Какое очаровательное дитя, – серьезно сказал он.

Она улыбалась ему, машинально теребя лацканы его пиджака.

– Я влюблена в вас и в Николь. Вообще-то это мой секрет, я даже ни с кем не могу говорить о вас, потому что не хочу, чтобы кто-то еще знал, какой вы замечательный. Честно, я люблю вас и Николь… Да, люблю.

Сколько раз он слышал это, даже в тех же самых выражениях.

Вдруг она придвинулась к нему вплотную, и, оказавшись в фокусе его зрения, ее лицо утратило свою юность, как будто вовсе лишилось возраста; он поцеловал ее захватывающим дух поцелуем. Потом она откинулась на его руку, вздохнула и сказала:

– Я решила от вас отказаться.

Дик насторожился: не дал ли он ей ненароком повода считать,