самой привлекательной женщиной, какую когда-либо знала Розмари, – невзирая на ее твердость, некоторые привычки, склонности и какое-то еще неуловимое свойство характера, которое Розмари, поразмыслив над ним с материнской, буржуазной точки зрения, приписала отношению Николь к деньгам. Розмари тратила деньги, которые заработала сама, она и находилась-то здесь, в Европе, потому, что в тот январский день, простуженная, с высокой температурой, шесть раз ныряла в холодную воду, пока ее мать не положила этому конец.

С помощью Николь Розмари выбрала два платья, две шляпы, четыре пары туфель и сама за все заплатила. Николь делала покупки по длинному, двухстраничному списку, добавляя к нему кое-что из выставленного в витринах. Приглядев что-нибудь, самой ей ненужное, она покупала это в подарок друзьям. Так были приобретены разноцветные бусы, надувные пляжные подушки, искусственные цветы, мед, раскладная кровать для гостей, сумки, шарфы, попугайчики-неразлучники, мебель для кукольного домика и три ярда какой-то новомодной ткани креветочного цвета. А еще дюжина купальных костюмов, резиновый крокодил, дорожные шахматы из слоновой кости с золотой инкрустацией, льняные носовые платки для Эйба и два замшевых жакета от Гермеса – цвета зимородкова крыла и цвета купины неопалимой. Она делала покупки отнюдь не как дорогая куртизанка, покупающая белье и драгоценности в качестве профессиональных аксессуаров и средства страховки, совсем по-другому. Николь являла собой продукт напряженного труда и изобретательности множества людей. Ради нее железнодорожные составы начинали свой путь в Чикаго и пересекали подбрюшье континента до Калифорнии; дымили трубы фабрик, производящих жевательную резинку, и приводные ремни заставляли все быстрее работать станки на заводах; ради нее рабочие замешивали в чанах зубную пасту и выпаривали зубной эликсир в медных цистернах, девушки-работницы в августе споро консервировали помидоры, а накануне Рождественского сочельника сбивались с ног в магазинах розничной торговли «Файв энд тенз», индейцы-полукровки изнывали от тяжкого труда на бразильских кофейных плантациях, а у витающих в облаках изобретателей силой отбирали патентные права на новые тракторы… Это были лишь немногие из тех, кто платил Николь свою десятину, и вся система в целом вертелась и грохотала, мчась вперед и отбрасывая на эти ее оптовые закупки лихорадочный отблеск, напоминающий вспышки пламени, отражающиеся в лице пожарного, который стоит на пути стремительно распространяющегося огня. Тая в себе собственную обреченность, Николь служила иллюстрацией очень простых истин, но иллюстрацией столь безупречной, что во всем этом было даже некое изящество, и с некоторых пор Розмари пыталась ей подражать.

Было уже почти четыре. Стоя посреди магазина с попугайчиком-неразлучником на плече, Николь, как это случалось с ней нечасто, пустилась в рассуждения:

– Что было бы, если бы вы в тот день не стали нырять в холодную воду? Я иногда задумываюсь над такими вещами. Как раз накануне войны, незадолго до того, как умерла моя мать, мы оказались в Берлине. Мне было тринадцать. Моя сестра собиралась на придворный бал, в ее бальной книжечке значились три принца крови – все это было устроено благодаря протекции некоего камергера. За полчаса до отъезда у нее поднялась температура и появилась боль в боку. Врач сказал, что это аппендицит и нужна операция. Но у мамы были свои планы, и Бейби поехала на бал и танцевала там до двух часов ночи с привязанным под вечерним платьем пузырем льда. Ее прооперировали в семь утра.

Выходило, что жестким быть хорошо; все приятные люди относились к самим себе жестко. Но уже минуло четыре, и Розмари неотступно преследовал образ Дика, ждущего Николь в отеле. Она должна ехать, она не должна заставлять его ждать. «Почему вы не едете?» – мысленно вопрошала она, и вдруг ей в голову пришло: «Если не хотите, давайте я поеду». Но Николь зашла еще в один магазин, где купила корсажи для них обеих, а один послала Мэри Норт. Только после этого, похоже, она вспомнила, что ее ждут, и рассеянно сделала знак проезжавшему мимо такси.

– До свидания, – сказала она Розмари на прощание. – Мы очень мило провели время, правда?

– Чудесно, – ответила Розмари. В ней все бунтовало. Она и не предполагала, что ей будет так тяжело смотреть вслед отъезжавшей Николь.

XIII

Обогнув траверс, Дик двинулся дальше по дощатому настилу траншеи. Он подошел к перископу, посмотрел в него, потом поднялся на стрелковую ступень и выглянул из-за бруствера. Под тусклым небом перед ним простирался Бомон-Амель, слева трагическим напоминанием возвышалась гора Тьепваль. Дик разглядывал панораму через полевой бинокль, печаль стискивала горло.

Пройдя по траншее еще дальше, он нагнал остальных, ожидавших его у следующего траверса. Дик был взволнован, ему хотелось поговорить о том, что здесь произошло, заставить их понять, хотя в отличие от Эйба Норта сам он не участвовал в военных действиях.

– В то лето на каждом ярде этой земли полегло двадцать жизней, – сказал он Розмари.

Она послушно обвела взглядом почти голую зеленую равнину с низкими деревцами-шестилетками. Если бы Дик сказал, что сейчас идет артобстрел, она бы ему поверила. Ее любовь достигла того накала, когда она наконец начала чувствовать себя до отчаяния несчастной и не знала, что делать, ей хотелось поговорить с матерью.

– Многие умерли уже после того, и мы скоро умрем, – утешил Эйб.

Розмари напряженно ждала продолжения рассказа Дика.

– Видите ту речушку – до нее две минуты ходу. Англичанам понадобился месяц, чтобы дойти до нее – целая империя медленно двигалась вперед, теряя солдат на передней линии и заменяя их теми, кто шел сзади. А другая империя так же медленно, на несколько дюймов за день, отступала, оставляя за собой погибших, – словно покрывала поле битвы окровавленным тряпьем. Никто из европейцев в нынешнем поколении не решится это повторить.

– Да ну? А как насчет Турции? Там только что перестали воевать, – напомнил Эйб. – И в Марокко…

– Это другое дело. А вот те события на западном фронте нельзя будет повторить еще очень долго. Молодежь думает, что она на это способна, но она ошибается. Первое Марнское сражение еще можно было бы выдержать снова, но то, что произошло здесь, – никогда. Для этого нужны были религия, годы процветания, непоколебимая вера и существовавшая тогда четкость классовых отношений. Русские и итальянцы на этом фронте были бесполезны. Здесь требовалось такое благородное душевное оснащение, которое уходит корнями в незапамятные времена. Нужно было хранить в памяти домашние рождественские праздники, открытки с изображением кронпринца и его невесты, маленькие кафе Валанса, пивные на Унтер-ден-Линден, бракосочетания в мэрии, поездки на дерби и дедушкины бакенбарды.

– Такую военную тактику генерал Грант изобрел еще в шестьдесят пятом году, при Питерсберге.

– Ничего подобного – Грант устроил просто массовую бойню. А битву