– Это жестоко. – Он попытался все перевести в шутку. – Только во мне проснулся интерес, как…

– Я так любила вас… – Словно любовь длилась уже многие годы. Ее глаза налились слезами. – Я та-а-ак вас любила.

Ему бы следовало посмеяться, но, к собственному удивлению, он услышал, как произносит:

– Вы не только красивы, вы еще и на редкость естественны. Все, что вы делаете, притворяетесь ли, что влюблены, или изображаете робость, все у вас выходит убедительно.

В темной пещере автомобильного салона, где витал аромат духов, купленных Розмари по совету Николь, она снова прильнула к нему, и он поцеловал ее, ничего не испытывая. Он лишь ощущал смутное присутствие страсти, но не видел ни тени ее ни в глазах, ни на губах Розмари; ее дыхание чуть-чуть пахло шампанским. Она в отчаянии все теснее прижималась к нему, он еще раз поцеловал ее, расхоложенный невинностью ее губ и взглядом, в момент поцелуя устремленным в ночную темноту, во тьму Вселенной. Она еще не знала, что блаженство – это нечто, заключенное в сердце; вот когда она осознает это и растворится во вселенской страсти, он сможет взять ее без колебаний и сожалений.

Ее номер в отеле располагался по диагонали от их номера, ближе к лифту. Когда они подошли к двери, она вдруг сказала:

– Я знаю, что вы меня не любите… я этого и не жду. Но вы сказали, что мне следовало сообщить вам о моем дне рождения. Ну вот, теперь вы о нем знаете, и я хочу, чтобы в качестве подарка вы зашли ко мне на минуту – мне нужно вам кое-что сказать. Только на минуту.

Они вошли, он закрыл дверь, и Розмари встала перед ним, очень близко, но не касаясь его. В ночном сумраке ее лицо выглядело бесцветным – она была бледна, как белая гвоздика, оброненная кем-то на танцевальном паркете.

– Когда вы улыбаетесь… – он снова взял отечески-покровительственный тон, возможно, из-за незримого, но близкого присутствия Николь, – …мне всегда кажется, что я сейчас увижу дырочку на месте выпавшего молочного зуба.

Но было уже поздно – она прижалась к нему и жалобно прошептала:

– Возьмите меня.

– Взять вас? Куда?

От изумления он застыл в неподвижности.

– Ну, пожалуйста, – шептала она. – Умоляю вас, сделайте что положено. Не важно, если мне это не понравится, я этого никогда не ждала, мне всегда была ненавистна сама мысль об этом, но сейчас все не так. Сейчас я хочу, чтобы вы это сделали.

Розмари и сама была потрясена – она даже представить себе не могла, что способна произнести такое. В сущности, она повторяла вычитанные из книг слова, за которыми скрывалось то, о чем она грезила, что видела в снах все десять лет, проведенные в монастырской школе. Вдруг ей пришло в голову, что сейчас она исполняет одну из своих самых значительных ролей, и она с новой страстью окунулась в нее.

– Это должно быть совершенно не так, – задумчиво произнес Дик. – Наверное, все дело в шампанском. Давайте по возможности забудем об этом.

– О нет! Сейчас. Я хочу, чтобы вы сделали это прямо сейчас. Возьмите меня, научите, я вся ваша и хочу быть вашей.

– А вы не подумали как минимум о том, какую боль это причинит Николь?

– Она ничего не узнает, к ней это не имеет никакого отношения.

– Во-вторых, – мягко продолжил он, – есть еще кое-что, о чем вы забыли: я люблю Николь.

– Но ведь можно любить не только одного человека, разве не так? Я люблю маму и люблю вас… даже больше. Теперь – вас больше.

– …И еще одно: сейчас вы вовсе не влюблены в меня, но что, если влюбитесь… после? Это могло бы сильно осложнить вашу жизнь в самом ее начале.

– Нет, обещаю, мы больше никогда не увидимся. Я вызову маму, и мы тотчас уедем в Америку.

Воспоминание о ее юной непосредственности и свежести ее губ было еще слишком живо, чтобы согласиться на подобную жертву. Дик сменил тон:

– Просто сейчас вы находитесь под воздействием настроения.

– О, прошу вас! Мне все равно, даже если случится ребенок. Съезжу в Мексику, как одна актриса с нашей студии. Это совершенно не похоже на то, что я себе представляла раньше, – мне всегда было противно, когда меня целовали всерьез. – Он понял, что она все еще надеется. – У некоторых были такие огромные зубы. Но вы – совсем другое дело, вы прекрасны. Я хочу, чтобы вы это сделали.

– Полагаю, вы думаете, что существуют особого рода поцелуи, и хотите, чтобы я именно так вас поцеловал?

– Ах, не надо меня дразнить, я не ребенок. Знаю, что вы в меня вовсе не влюблены. – Она вдруг сконфуженно запнулась. – На это я и не рассчитывала. Должно быть, я кажусь вам пустышкой.

– Вздор. Но вы кажетесь мне слишком юной, – сказал Дик и мысленно добавил: «Вас слишком многому надо было бы еще учить».

Розмари ждала, взволнованно дыша, и он закончил:

– В любом случае мы устроены так, что это не происходит по чужому желанию.

Разочарованная, она в замешательстве опустила голову, а Дик машинально произнес:

– Давайте просто… – и тут же осекся. Подведя к кровати, он усадил ее и сел рядом. Розмари плакала. Дик неожиданно смутился, но причиной тому были отнюдь не этические соображения – невозможность поступить иначе была совершенно очевидна, – просто смутился, и на миг его обычное обаяние, его гибкое умение в любых обстоятельствах сохранять несокрушимое душевное равновесие оставили его.

– Я знала, что вы не согласитесь, – всхлипнула Розмари. – Это просто была жалкая попытка.

Он встал.

– Доброй ночи, дитя мое. Мне очень жаль. Давайте вычеркнем это из памяти. – Словно лечащий врач больному, он добавил несколько пустых слов утешения на сон грядущий: – Вас многие еще будут любить, и когда вы полюбите сами, порадуетесь тому, что свою первую любовь встретили нетронутой, в том числе и эмоционально. Звучит немного старомодно, наверное?

Он сделал шаг к двери, а она подняла голову и посмотрела ему вслед, не имея ни малейшего представления о том, что творится у него в голове; словно в замедленной съемке, она видела, как он делает еще один шаг, оборачивается, глядит на нее; на миг ей захотелось вскочить, схватить, удержать его, прикоснуться к его губам, ушам, вороту пиджака, обвиться вокруг него, вобрать в себя, но его рука уже легла на дверную ручку. Розмари сдалась и откинулась на спину. Когда дверь закрылась, она встала, подошла к зеркалу и, все еще хлюпая носом, стала расчесывать волосы. Сто