– Где. Ты. Была? – требовательным тоном выговаривает Зои, с громким стуком швыряя рюкзак на пол. Продолжая стоять в дверях, дочка испепеляет меня взглядом. Мимо проходит сосед с коробкой пиццы в руках и старательно отводит взгляд от разыгравшейся сцены. Голос Зои дрожит от возмущения. Только почуяв рядом запах пиццы, понимаю, что проголодалась.

– Думала, с тобой что-то случилось! Ты пропустила игру, – прибавляет Зои, не давая мне возможности ответить какой-нибудь отговоркой: «Забыла, что матч сегодня» или «С работы не отпустили».

Произношу лишь одно слово:

– Извини.

Звучит неискренне. Впрочем, так оно и есть. Ни капли не жалею, что пропустила игру команды Зои, потому что тогда не удалось бы провести целый день с Руби, сидя с малышкой в кресле-качалке у окна.

– Я тебе звонила, – прибавляет Зои, уперев руки в бока. На лице обиженная гримаса.

Дочка заглядывает на кухню и конечно же замечает, что ужин готовить я даже не начинала. Надо думать, обратила она внимание и на то, что я до сих пор не зажгла свет и сижу в темноте. Зои жмет на выключатель. Невольно зажмуриваюсь от яркого света. Руби начинает тихонько хныкать.

– Успокойся, моя маленькая, – нараспев произношу я. Интересно, что ее побеспокоило – яркий свет или возмущенные восклицания Зои?

– Куда ты пропала? Почему не подходила к телефону? – рявкает Зои. – До тебя было не дозвониться! И на матч не пришла! Всю игру пропустила!

Вспоминаю другие матчи, на которых присутствовала. Перед игрой и в перерывах Зои болтала с подружками по команде, а в мою сторону даже не смотрела. Вот оно, значит, как: матери мы стесняемся, но единственной, за кого не пришли поболеть родители, тоже быть не хотим. Но вслух эти соображения не высказываю. И вопрос, почему не подходила к телефону, игнорирую. Вместо этого интересуюсь:

– Ты как до дома добралась?

– Мама! Ты меня вообще слышишь? – восклицает Зои.

Мне совершенно не нравится ее тон. Такой резкий, укоризненный, будто она в доме главная, а я в чем-то провинилась.

– Да, Зои, я слышала, но я тоже задала тебе вопрос. Как ты добралась до дома?

Зои фыркает и, зайдя на кухню, принимается хлопать дверцами шкафов в поисках чего-нибудь съестного.

– Тренер заплатил за такси, – нехотя бросает она. – Не может же Сэм тебя опять до ночи дожидаться. У него, между прочим, свои дела есть.

Повисает пауза. Потом Зои прибавляет:

– Ты ему должна четырнадцать долларов. При встрече отдай.

Выдернув из полки на дверце холодильника бутылку воды, Зои продолжает:

– Мама Тейлор тебе набирала. На ее звонки ты тоже не отвечала. Не знали, что думать.

Прихватив коробку соленых крекеров и воду, Зои направляется к себе в комнату. Не успела пройти пять футов, как вдруг останавливается напротив закрытой двери кабинета и интересуется:

– Мама Тейлор сказала, ты давно уже не подходишь, когда она звонит. Почему?

– Зои, ты же знаешь, я занята, – отвечаю я.

Конечно, девочка-подросток даже не представляет, какой это труд – заботиться о младенце. Для Зои сидеть с ребенком означает ничего не делать. Зато, когда дочка строчит эсэмэски подружкам, она ужасно занята. И когда рисует ручкой узоры на руке. И когда по-детски строит глазки тренеру Сэму. А особенно когда делает вид, что готовит уроки. Да, наша Зои ужасно занятой человек, ни минутки свободной. Зато я, бездельница, целыми днями прохлаждаюсь дома с младенцем.

– Перезвони ей, – велит Зои.

Смотрю на сложную французскую косу, спускающуюся на шею. Сейчас кажется, будто дочка старше двенадцати. Особенно потому, что она не улыбается, и не видно брекетов, напоминающих, что Зои еще ребенок. И вдруг в первый раз замечаю, что у нее появилась грудь. Как же я раньше не видела? Или Зои превратилась из девочки в девушку за одну ночь?

– Да-да, – киваю я. – Обязательно.

– Когда? – настаивает Зои.

– Скоро.

– Между прочим, это не твой ребенок, – ни с того ни с сего выпаливает Зои. Видно, заметила, с какой нежностью баюкаю Руби, как ласково глажу по головке.

– Зачем ты так говоришь? – тихо спрашиваю я и сама слышу, какая боль и обида звучат в голосе.

– Затем, что ты, кажется, об этом забыла. Ведешь себя будто она твоя дочка. У нее вообще-то мама есть. – Затем Зои сухо интересуется: – Кстати, где Уиллоу?

И все это с самым невозмутимым видом, как ни в чем не бывало. Будто дочка не вонзила нож мне в спину, не нанесла удар ниже пояса, не применила запрещенный прием. Задетая в самое сердце злыми словами, резко отвечаю:

– У нее температура. Пошла прилечь.

Стараюсь говорить тихо, чтобы Зои поверила.

– Сейчас ведь эпидемия гриппа, – для верности прибавляю я. – Видно, заразилась.

Но Зои со скептическим выражением лица закатывает глаза. Видно, вспомнила представления, которые я устраивала по телефону для секретарши Даны.

– Ну да, конечно, – кивает дочка и, громко хлопнув дверью, уходит в спальню.

Снова опускаю взгляд на Руби и укачиваю малышку, пока не наступает ночь и не становится совсем темно. Светятся только звезды и окна соседних домов.

Мы с Мэттью виделись все чаще. В библиотеку наведывались постоянно – то читали книги, то целовались. Старались выезжать пораньше, как только Джозеф и Айзек уходили. В библиотеку лучше ходить с утра, а то днем набегут нахальные, шумные школьники, станут носиться по проходам и сидеть за столиками между ними. Даже в отдел технической книги забегают, хотя туда обычно никто не ходит. Зато около полудня в библиотеке царят тишина и спокойствие. Дети в школе, взрослые на работе. Гуляем по проходам, будто вся библиотека принадлежит нам. А в отдел технической книги даже библиотекарши редко заходят. Впрочем, что им там делать, если нет читателей? Только один раз библиотекарша остановила нас и спросила:

– А что, в школе сегодня занятий нет?

Однако тон был не осуждающий, а любопытный. Просто интересовалась, безо всякой задней мысли. И все равно ноги у меня приросли к полу, а сердце замерло. Испугалась, что сейчас меня отправят обратно к Джозефу. А Мэттью ответил с таким уверенным видом, будто давно уже подготовился к такой ситуации:

– Мы учимся экстерном.

Библиотекарша только кивнула и ответила:

– Тогда понятно.

И отправилась по своим делам. Я понятия не имела, что означает «учиться экстерном». Но главное, что Мэттью это знал. Хотя он был старше меня, его все еще можно было принять за старшеклассника. Больше никто нам вопросами не досаждал. Не интересовался, что два школьника делают в библиотеке среди дня.

Прикосновения Мэттью были совсем другими, не такими, как у Джозефа. Руки Мэттью были осторожные, чуткие, а у Джозефа – жадные, грубые. У Мэттью движения были медленные, ласковые. У Джозефа – торопливые, нетерпеливые. Когда меня касались пальцы Мэттью, забывала обо всем, что делал Джозеф.