— Ну же! — требовательно дернул головой монах. — Ты намерен что-либо делать? Или предпочитаешь разговаривать со мной подвешенным? Тогда, не обессудь, я умолкаю. — Он горделиво вздернул подбородок, нахмурился и прикрыл глаза.

Словинец попытался подъехать поближе, но конь, напуганный запахом крови, заартачился и даже взбрыкнул чуть-чуть.

— Погоди, святой отец, — примирительно произнес Годимир. — Я сейчас коня привяжу и вернусь к тебе…

Он спешился, взял игреневого под уздцы и повел к навесу.

В спину донеслось едкое:

— Только ты уж решись — помогаешь ты мне или просто любуешься…

Годимир решился.

Пока он привязывал коня и ослаблял подпруги, мысли вертелись в голове стаей ласточек-береговушек — неподалеку от батюшкиного маетка в Чечевичах река Друть выгнулась дугой, подмывая песчаный берег и в нем-то и рыли норы веселые юркие ласточки. Не может человек выжить, будучи посаженным на кол. Точнее, жить-то он какое-то время будет, но мыслить, разговаривать… Это вряд ли. Значит, здесь таится загадка, тайна с двойным дном и хорошо еще если не опасность.

— Отец Лукаш, ты человек? — задал Годимир вопрос напрямую, вернувшись к кольям.

Иконоборец хмыкнул. Почесал большим пальцем нос — видно, особо наглая муха попыталась забраться внутрь. Сказал:

— А от моего ответа будет зависеть, снимешь ты меня или нет?

— Нет, — не покривив душой, ответил драконоборец. — От твоего ответа будет зависеть, чего я от тебя буду ожидать.

— Молодец, — помолчав, кивнул монах. — Честный малый. С таким приятно иметь дело. Вернее, было бы приятно, не торчи в моей заднице хорошо оструганная береза.

— Ну, так как же с моим вопросом?

— Хорошо. Я отвечу. Ты, пан Годимир, кажется, странствующий рыцарь и обетом своим выбрал очищение лика земли от всяческих чудищ кровожадных и прочей нечисти? Так?

— Ну, так…

— Не «нукай», сын мой, не красиво… А хорошо ли ты читал всяческие бестиарии и монстрологии?

— Я читал много книг! Всю монастырскую библиотеку в Хороброве. — Даже обиделся слегка рыцарь. Да за кого непонятный монах его принимает? — И «Физиологус» архиепископа Абдониуша, и «Монстериум» магистра Родрика, и «Естественную историю с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным» Абила ибн Мошша Гар-Рашана, прозванного…

— Брехуном бы его прозвать, — бесцеремонно перебил речь драконоборца отец Лукаш. — Вот это в самый раз! Нет, о некоторых зверях он, конечно, написал довольно правдоподобно и, не побоюсь рифмы, подробно. Но в большинстве случаев… Нет, его «Естественная история» не выдерживает никакой критики…

— Не может быть! — с жаром заступился Годимир за любимую книгу. Не так за автора, басурманского ученого, которого никогда не знал, как за тот фолиант, страницы которого трепетно перелистывал при свете масляного каганца — на свечи у него тогда денег не было.

— Может, сын мой, может. Ибо я — одно из тех чудовищ, при описании коего Абил ибн Мошша допустил, пожалуй, наибольшее количество ошибок. Согласись, одно дело подойти к предмету изучения как настоящему ученому — пытливо и тщательно, а совсем другое — собрать вымыслы, досужие сплетни, которым местные басурманки обмениваются у водоема, когда приходят за водой… Ты кстати, знаешь, пан Годимир, что тамошние женщины укрывают от посторонних взглядов лицо до самых глаз?

— К лешему басурманок! — довольно резко отмахнулся рыцарь. — Я не понял — ты хочешь сказать, отец Лукаш, что ты…

— Вампир я, вампир… — как-то буднично произнес монах. Но именно от равнодушного голоса, которым он сообщал будто бы саму собой разумеющуюся новость, у Годимира зашевелились волосы и мороз пробежал между лопаток.

— Как?!

— Да вот так! Уродился таким. Тебя же не смущает, что ты человек?

Словинец затряс головой. Бред, бред и еще раз бред. Если перед ним вомпер, то…

— Ты вомпер, отец Лукаш?

— Что за просторечные названия?! А еще рыцарь-драконоборец! Правильно говорить — вампир.

— Да какая, к лешему, разница! Вомпер, вампир… Кровосос.

— Вынужден тебя разочаровать, пан Годимир. Я — вампир. Но я не кровосос. В том, конечно, понимании, которое вкладывается кметями и мещанами. Не будем вдаваться в подробности, но я обещаю, что твою кровь пить не стану.

Рыцарь насупился:

— Положим, я еще так просто не дамся…

— Обещаю, что даже не буду пытаться.

— Хорошо. Придется тебе поверить.

— Вот и чудно. Снимай меня.

Годимир подошел к основанию столба. Примерился. Рубить или толкнуть, чтобы сломался? Если рубить, то только мечом. Можно, само собой, попытаться разыскать топор, только…

— Ты не заснул там, сын мой?

— Не заснул, — непочтительно отозвался молодой человек. Называть вомпера «отец мой» как-то не хотелось. — А почему ты, раз уж такой бессмертный, сам с кола не слез? А?

— Сюда погляди, — Лукаш постучал пальцем по острию кола. Расколов потемневшую от крови древесину, там торчал длинный ржавый гвоздь. — Сыдор — лопух, сам бы не догадался. А вот Вукаш Подован по этой части знаток. Ему пальца в рот не клади — откусит…

— Кто б уже говорил про «откусит»!

— Давай не будем, пан Годимир, заниматься мелочными склоками… — сварливо произнес вомпер. — Ты собираешься меня снимать? Если да, тогда учти — еще один такой гвоздь у меня под задницей. Удовольствие, должен признаться, невеликое.

Но драконоборец не спешил:

— А скажи-ка, не тот ли ты инкуб, про которого кмети болтали?

— Ты меня разочаровываешь, пан Годимир. Уж если в Хоробровском королевстве такие малообразованные странствующие рыцари, что ж тогда говорить о горожанах и селянах?

— Не увиливай, говори, как есть!

— Должен заметить, пан Годимир, что инкубы и суккубы такое же отношение имеют к истинным вампирам, как, скажем, кочкодан[43]… Знакомо тебе это слово?

— Знакомо, знакомо, не переживай.

— Да я не переживаю как-то. Просто после того невежества, которое ты проявил… А впрочем, ты не виноват. Эх, Абил ибн Мошша Гар-Рашан, большой вред ты причинил своей книжицей любительской…

— Не отвлекайся. Я жду ответа.

— Хорошо, хорошо. Экий ты суровый. На самом деле это я должен тебя подгонять, что ты поскорее меня с насеста снимал. Ладно, больше не отвлекаюсь. Так вот, инкубы и суккубы соотносятся с истинными вампирами, как кочкоданы с вами, людьми. Так же и тех, кого вы вомперами зовете, мы почитаем дикарями, необузданными в желаниях, отлавливаем и судим их. И караем. По-своему…

— Да?