— Если не веришь, твое дело. Но может быть, во имя Господа, продолжим разговор в более удобной обстановке?

Рыцарь махнул рукой, пошатал кол. На совесть, гады, крепили. И все же, если подналечь плечом, не придется портить благородное лезвие меча.

— Потерпи. Сейчас может быть больно, — предупредил он Лукаша.

— И посильнее боль терпели, — небрежно отмахнулся тот, впрочем, поднимая руки и сцепляя пальцы на затылке. — Шею не хочу повредить, — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Годимира. — Пойми, что мне все равно, но сломанные позвонки помешают нам поговорить всласть.

— Да? Ну, хорошо, — согласился словинец. Налег плечом. Сильнее. Кол зашатался, что-то хрустнуло у самого основания.

— Раскачивай, раскачивай, — советовал с высоты вампир.

Ну что ж, раскачивать так раскачивать!

Молодой человек рванул изо всех сил.

На себя!

От себя!

На себя!

В сторону!

От себя!

С треском и шуршанием основание кола выворотилось из земли. Ясное дело, удержать его на вытянутых руках рыцарь не смог — не в человеческих это силах.

С лягушачьим кваканьем Лукаш ляпнулся оземь.

Сплюнул сгустком крови:

— Через легкие прошел! Вот мерзавцы! Знали что делали.

Годимир, не слушая его разглагольствований, зашел со стороны острия и, стараясь не испачкаться в черной, сгустившейся крови, схватил двумя пальцами гвоздь за шляпку.

Пошатал. Крякнул… И вытащил.

Брезгливо отшвырнул железку в заросли черники.

— Молодец, — одобрил вампир. — Телесной силушкой Господь тебя не обделил…

— Слушай, что ты все время Господа поминаешь? — возмутился человек. — Не стыдно тебе имя его трепать всуе? Да еще языком нечестивым.

— Обидеть хочешь? — хмыкнул Лукаш. — Давай! Ты в своем праве. Спаситель, как-никак.

— Ну, почему же сразу и обидеть? Я просто узнать хочу. Раз ты вомпер…

— Вампир.

— Ну, хорошо! Не все ли равно?

— Тебе все равно, а мне неприятно.

— Ну, ладно. Меня всегда учили, что если вампир или, скажем, волколак, то это нечисть. А нечисть имени Господа боится. И отогнать ее можно знамением и молитвой вслух. А ты сам через слово Господа поминаешь и хоть бы что…

— Объясню. Пожалуйста. Или мне жалко? Только вытащи ты ради всего святого эту деревяшку… Я сейчас руками за кол брата Наволода схвачусь, а ты тяни.

Годимир кивнул. Поплевал на ладони. Схватился. Потянул.

Отец Лукаш напрягся, выгнулся, надо полагать, от боли. Сквозь плотно стиснутые зубы раздалось шипение пополам с рыком.

Кол вышел сравнительно легко. Возможно, не последнюю роль сыграла смазка из крови и содержимого кишечника, а попросту, дерьма.

Когда острие выскользнуло из зияющего провала между ягодицами иконоборца, он облегченно расслабился и перевалился на бок.

— Не принимай близко к сердцу, пан Годимир, а то решишь, что вампиры и вправду ужасные и кровожадные твари, — проговорил он вполголоса, шумно переводя дыхание. — Но за те занозы… Что там занозы? Целые щепки! Так вот, за те щепки, что они на колу оставили, я Сыдору голову скрутил бы так, чтобы нос в задницу уткнулся. Да защемил бы его там. А Вукашу Подовану… Впрочем, тут дело обстоит сложнее. Не буду хвастать, с Вукашем я не справился в первый раз, боюсь, что не справлюсь и во второй. Если только не придумаю какой-нибудь неизбитый ход…

Годимир хотел вытереть ладони — как ни берегся, а все же испачкался — о штаны, но передумал, захватил пригоршню палой листвы.

— Тебе помочь? — спросил он, поглядывая на белеющее в сумерках костлявое тело вампира. — Сесть там, встать?

— Нет уж, спасибо, — ворчливо откликнулся тот. — Учитывая состояние моей задницы, желание посидеть на ней вернется ко мне не скоро. Не в ближайшую седмицу, это уж точно.

— Тогда…

— Просто разведи костер. Во-он там, где рогульки. А я подползу. Мне нужно время, чтобы восстановиться. И, кажется, больше, чем я предполагал сразу.

Молодой человек пожал плечами. Что делать после кола виднее тому, кто на нем побывал. И с костром Лукаш прав. Так или иначе, а заночевать здесь придется и лучше поесть-попить чего-нибудь горячего перед сном.

А вот стоит ли спать, имея под боком вомпера… тьфу ты, вампира, еще неизвестно.

К своей великой радости, Годимир обнаружил целую кучу хвороста, наломал сухих веточек, высек искру. Когда язычки пламени весело запрыгали по прутьям, он пошел к коню за котелком, который вез во вьюке. У коновязи он задержался, расседлывая игреневого, и кинул ему охапку сена из основательно разворошенной копны. После зачерпнул воды из родничка, замеченного раньше, еще при свете солнца.

У костра уже копошился вампир. Приполз и теперь кутался в прихваченную по пути рогожу. Сидеть он, как и предупреждал, опасался. Полулежал на боку, подбрасывал веточки в огонь.

— Тебе найти что-нибудь из одежды? — предложил Годимир, пристраивая котелок на рогульке.

— Нет, спасибо. Ближайшие несколько дней одежда будет только мешать, — откликнулся Лукаш.

— Мешать чему? — Рыцарь уселся так, чтобы видеть суровое лицо иконоборца — черные пронзительные глаза, нахмуренные седые брови, высокие залысины.

— Восстанавливаться. У нас говорят — регенерировать, но боюсь, что Гар-Рашан таких слов не использовал в своей книге.

— Не использовал.

— Еще бы! Он их просто не знал… — Лукаш сморщился. — Начинает заживать — свербит в заднице немилосердно.

— Думаю, многие люди отдали бы половину жизни за возможность, как ты говоришь, восстановления. Особенно те, которым побывать на колу светит чаще, чем погулять на свадьбе.

— Хотеть они могут все что угодно. К счастью, наши свойства не являются благоприобретенными.

— Почему? Абил ибн Мошша писал…

— Погоди, сейчас угадаю. Он писал, что укушенный вампиром сам становится вампиром?

— Ну да.

— Серьезная ошибка. Я иногда поражаюсь, как ему удалось написать такую книгу. Ведь не везде он врет так бесцеремонно. Кое-где и правду пишет, сообщает абсолютно точные сведения…

— Почему ты так настроен именно против «Естественной истории»? Разве другие книги…

— Потому, что я предлагал Гар-Рашану помощь. Совершенно бескорыстно, прошу заметить. Он отказался. В итоге имеет то, что имеет. Как говорил один мой хороший знакомый… Человек, а не вампир, обрати внимание. Не можешь срать, не мучай жопу… Ох, опять я о ней. Что ж, у кого что болит…

Годимир усмехнулся. Несмотря на пышущие ужасом и отвращением строки многих, повествующих о вомперах, фолиантов, его собеседник не вызывал никакого иного чувства, кроме любопытства. Ну, слегка жалость. Но только самую малость, ведь трудно жалеть человека, иронизирующего над собственным увечьем.