«Миранда, подожди…»

Но я уже выскочила за дверь. А в холле столкнулась с Хьюго. Вид у него был ужасно влюбленный. А еще он внезапно стал так похож на Пола, что у меня перехватило дыхание.

«Рыбка моя золотая…»

«Золотая рыбка? – спросил он. – Кто это – золотая рыбка?»

«Ты, – солгала я. – Это все из-за твоих волос. Их оттенок напоминает чешую золотых рыбок». Хотя на самом деле они куда светлее, скорее цвета пшеницы. Хьюго улыбнулся.

«Миранда, ты куда так спешишь?» Могу поспорить, ему не терпелось затащить меня в мастерскую и трахнуть.

«Дела, дела», – бросила я и побежала дальше, оставив его стоять в холле.

Небо постепенно темнеет. Над сползающим за горизонт алым солнцем выступает бледный серп луны. Извилистая дорога уходит все дальше в лес, молодая листва пылает в лучах заходящего солнца. Выключи музыку. Или, наоборот, лучше включи. Да, вот так, сделай погромче. Нелепость какая! Нет, правда! Но я должна все выяснить. Мне необходимо спросить ту троицу: «Вы дали мне что-то?» Но что, например? Силу? От одного слова начинаю смеяться. Покрепче вцепляюсь в руль и хохочу. Ладно, тогда я спрошу их: «Это правда? Я правда сделала то, о чем думаю?» А если они ответят утвердительно, что тогда? Как мне поступить?

Паркуюсь возле «Проныры». Напротив входа осталось всего одно место – точно для меня и моего крошечного «Жука». Раньше мне никогда не удавалось встать так близко, хотя в пабе почти всегда бывало малолюдно. Входная дверь похожа на врата в ад. А может, так оно и есть. Прямо над ней раскачивается на железном крюке вырезанная из дерева фигура человека в костюме. Должно быть, это и есть Проныра. Никогда его не замечала. Это, наверное, потому что раньше я постоянно сутулилась и смотрела в землю. Мне не терпелось побыстрее войти внутрь, хлебнуть вина и хоть на пару мгновений забыть о боли. Сколько же солнца, сколько ясного неба я вот так пропустила?

В пабе, как всегда, темно и пустынно. Играет какая-то незатейливая мелодия. За несколькими столиками привычно обосновались одинокие души. Пялятся в свои стаканы так внимательно, словно они для них – и закат, и рассвет, и целый мир. Завороженные игрой красок плещущихся в стаканах напитков. Хотя ничего особенного там не увидишь, так, разные оттенки янтаря. У стойки троицы нет. Там вообще никого. Кстати, а как так вышло, что мы с Грейс стали ходить именно сюда? Кто первый открыл это место, я или она? Помнится, мы искали бар неподалеку от театра. И кто-то из нас сказал: «О, гляди-ка, кажется, вон там есть какое-то заведение».

«Вид у него довольно сомнительный. Что скажешь, дадим ему шанс?»

Я иду к барной стойке. Иду уже долго. Выходит, она дальше от входа, чем кажется на первый взгляд. Я все шагаю, шагаю и начинаю уже бояться, что мне никогда до нее не добраться. Алая комната тянется и тянется, и конца ей не видно. Пол то уходит из-под ног, то встает дыбом. С меня течет пот. Платье в маках вымокло и прилипло к телу. Что это, неужели я начала прихрамывать? Прохожу мимо черной доски, на которой мелом выведено:

СЕГОДНЯ В ПРОГРАММЕ: СТРАННАЯ БРАТИЯ!!!

Дурацкая мелодия стихает и начинает играть знакомая песня. Та самая, которую я постоянно напевала в последние дни. Та, чье название все крутится у меня в голове, но вспоминаться не желает. Бармена за стойкой я тоже знаю. Видела как-то в январе, когда мы заходили сюда с Грейс. В тот самый вечер, когда я сильными руками своего голоса выпихнула ее вон. А после познакомилась с троицей. Может, они все-таки здесь? Нет. Тут только бармен. Протирает тряпкой все тот же мутный стакан, который, наверное, до скончания времен останется грязным. На стекле по-прежнему виднеются пятна и потеки. А на бортике след помады. Моей помады.

– Я возьму золотое снадобье, – объявляю я ему.

А он берет и наливает мне напиток прямо в этот грязный стакан. Снадобье светится изнутри, как искусно сделанный элемент театрального реквизита. Я опрокидываю стакан. Выпиваю все до капли. И золото опять показывает уже знакомый мне фокус.

«Любите фокусы, мисс Фитч?»

«Я люблю фокусы». Ступня мгновенно прекращает орать от боли. Позвоночник приходит в себя. Пожиравший тело огонь утихает, остается тлеть лишь низкое голубоватое пламя. Я улыбаюсь козьей голове, поблескивающей глазами на темно-алой стене.

И, не успев подумать, выпаливаю:

– Где они?

Бармен должен бы спросить: «Кто?»

Но вместо этого он кивает на лестницу в углу. Рядом светится указатель: «ИГРЫ». И стрелка вниз.

С каких это пор в заведении появилась игровая? Да и сам подвальный этаж, если уж на то пошло?

– Там, внизу, еще одно помещение? – спрашиваю я.

Но бармен уже отвернулся. В руках у него теперь новый грязный стакан, который он протирает все той же грязной тряпкой. Затем его сменит следующий. И еще один, и еще. Но очистить их ему так никогда и не удастся. Пятна не ототрутся. И отпечатки губ на ободке тоже. Ничего с ними не сотворишь. «Что я натворила? Что я натворила? И что теперь будет? Что дальше?»

* * *

Я спускаюсь все ниже, ниже. Сколько же тут этажей? Далеко ли я забралась? Должно быть, да, я ведь потеряла счет лестничным пролетам, несмотря на то, что в моей крови светится золото. Надо бы повернуть назад, но бурлящее в жилах снадобье влечет меня дальше вниз. Заставляет напевать мелодию, которая играла наверху, хотя голос уже срывается. И не снимать руку с перил. Перил, которые, кажется, закручиваются спиралью. Тугой спиралью. Получается, что я все кружу и кружу по каменной лестнице. Можно сказать, верчусь на одном месте. Далеко ли еще до подвала? Должно быть, я уже близко, слишком близко, чтобы возвращаться и спрашивать бармена: «Что это за фокусы?» А это определенно они. Не может быть, чтобы фундамент паба уходил так глубоко под землю. Иначе что же это за паб-то такой, верно ведь? Вдруг откуда-то снизу до меня доносится музыка. Там, впереди, брезжит алый полусвет. Неужели нужно спуститься еще глубже? Ладно, свет и звук – это уже кое-что. А еще я вдруг слышу стук шагов. Слава богу, я не одна. Со мной в темноте кружит еще один человек. Кажется, я даже различаю его силуэт в льющемся снизу алом свете. Мужчина… Один из троицы? Нет! И все-таки, по-моему, мы знакомы. Высокий. Золотисто-рыжий. Эту спину я знаю, как