ужасе мечусь по сцене, оказываясь все ближе и ближе к краю. И, в конце концов, ступаю босой ногой мимо помоста и эффектно падаю. Даже сейчас от этого зрелища у меня в теле вздрагивают все кости. Мое изломанное тело лежит на полу в зрительном зале. И вдруг запись, как по волшебству, отматывается назад, и я снова бегу по сцене в белой сорочке. Завороженно уставившись на свои окровавленные руки. Снова играю ужас. О котором в те времена не имела представления.

Я отворачиваюсь от телевизора и снова поднимаю глаза на Непримечательного. Теперь он стоит возле бильярдного стола с кием в руках. Мне кажется или с последней нашей встречи он как-то вырос? Пиджак он снял, и мне теперь видно, что подтяжки у него красного цвета, а рукава рубашки закатаны. Он смотрит на меня и улыбается. Этот якобы незнакомец, которому откуда-то известно мое имя.

«Кто вы? – хочется мне спросить. – Чего вы от меня хотите? Что вы со мной сделали?»

– Простите, вы не могли бы говорить погромче? Здесь такая ужасная акустика. Ничего не слышу!

– Дышите диафрагмой! – кричит толстяк, не отнимая рук от лица.

– Попробуйте отойти чуть влево, – советует Непримечательный. – Еще, еще. Вот так. Нет, еще немного левее. Вот! Отлично!

Теперь я стою в луче света. Они же остались в тени. Но я все равно чувствую, что они смотрят на меня. Смотрят и ждут. Им не терпится все услышать. «Давай же! Расскажи нам! Зачем ты пришла?»

– Бриана вернулась, – говорю я.

Они негромко ахают. Вернулась?

– Приходила сегодня на репетицию. Она хочет играть Короля, – рассказываю я.

– Как вы сказали? Короля?

Толстяк хихикает, уткнувшись лицом в ладони.

– Я боюсь, что она решила сорвать спектакль. Иначе зачем бы ей так цепляться за эту роль?

Толстяк смеется все громче.

– А еще она больна. Очень больна, – продолжаю я. – Она хромает.

Теперь смеются все трое. Непримечательный, кажется, в полном восторге.

– И обвиняет в этом меня. Так и заявила сегодня в театре.

Троица принимается аплодировать.

– О, это прекрасно, просто превосходно! Мы в восторге. Браво! Как замечательно!

– Бис! Бис! – кричит Толстяк. А Красавчик сует в рот пальцы и оглушительно свистит.

К моим ногам падает роза. Я рассматриваю ее – острые шипы, свежие алые лепестки – и невольно улыбаюсь. Как давно мне не бросали цветов?

Подняв глаза, вижу, что прожектор над моей головой погас. А троица снова углубилась в свои игры. Красавчик поднимает дротик и целится в Толстяка, который хнычет уже по-настоящему. А Непримечательный склоняется над бильярдным столом, готовясь сделать удар.

– Подождите!

Они оборачиваются ко мне.

– Вы должны объяснить мне, что вы со мной сделали. И что такое делаю я? И что мне теперь делать?

Они улыбаются. Почему они улыбаются?

– Сделали, делаю, делать, – бормочет Толстяк.

– Что сделано, то сделано, – в тон ему произносит Непримечательный.

– Сделано, сделано… – подхватывает Красавчик.

– Но она в самом деле меня обвиняет. И собирается нажаловаться декану. Все очень серьезно.

– О да, звучит очень, очень серьезно.

Да они сейчас расхохочутся. Так и слышу, как в них булькает смех. Толстяк уже хихикает.

– Просто скажите мне, – шепчу я. – Пожалуйста. Это я наслала на нее болезнь?

Непримечательный смотрит на меня затуманенным взором.

– Помилуйте, мисс Фитч, как вы могли так поступить? Вы же такая хорошая.

Толстяк уже гогочет, уткнувшись в ладони.

Я опускаю глаза на зажатую в пальцах розу.

– Это был несчастный случай, – тихо говорю я цветку.

– Конечно! Разумеется!

– Я не понимала, что делаю, – заверяю я. – Правда, не понимала.

– Ясное дело, мисс Фитч, откуда вам было знать?

– Может, это просто совпадение? То, что она заболела. – Я смотрю на них с надеждой.

– А кстати, как ваша спина? – вдруг снова спрашивает Непримечательный.

– Вижу, хромота ушла, – замечает Толстяк.

– Интересно куда? – вступает третий.

И вовсе ему не интересно. Он и так это знает. Знает наверняка. Я вспоминаю, как сегодня в театре Бриана брела к выходу, подволакивая мою цементную ногу. По ее бескровному лицу струился пот. А некогда ясные глаза глядели тускло и мертво.

Троица улыбается мне.

– Может, это ваши сеансы лечебной физкультуры, наконец, окупились?

Мне вспоминается сгорбившийся на стуле Марк. Его бледное лицо. И мои губы, сами собой растягивавшиеся в улыбку, когда я смотрела на него с высоты своего роста, стоя на внезапно распрямившихся ногах.

– Он делал мне больно, – выкрикиваю я. – Это была самозащита!

Теперь троица принимает скорбный вид. Толстяк всхлипывает от жалости ко мне. У Непримечательного глаза наполняются слезами.

– Именно так. А Бриане нужно было научиться играть, верно ведь?

– Вы, можно сказать, подарок ей сделали.

– Передали ваш дар!

Я снова опускаю глаза на розу. Оказывается, я так крепко стиснула стебель, что шипы впились в подушечки пальцев. У меня кровь идет, но я ничего не чувствую.

– Глядите-ка, вы снова твердо стоите на ногах. Несете в мир добро. Заставляете людей чувствовать. Ведь для того театр и существует. Все хорошо, что хорошо кончается, верно ведь?

Все трое смотрят на меня. На их освещенных алыми огнями бескровных лицах играют улыбки. Глаза весело блестят. Мои покровители. Мне вдруг становится страшно. Очень страшно.

– Почему вы мне помогаете? Чего вы от меня хотите?

Они снова возвращаются к своим играм. Красавчик целит дротиком в Толстяка, тот прикрывается руками. Непримечательный заносит кий над бильярдным столом. Шарики брызжут в разные стороны и закатываются в лузы.

– Чего вы хотите? – снова спрашиваю я. – Чего вы хотите от меня? Какова цена?

Вот теперь они оборачиваются. Толстяк и Красавчик замирают. А Непримечательный пожимает плечами.

– Мы просто хотим посмотреть хорошее представление, мисс Фитч. Устройте для нас отличный спектакль.

– Хорошее представление? И это все? – Настал мой черед смеяться. Не может быть. Не может быть, чтобы все было так просто! – Должно быть что-то еще. Вам наверняка нужно что-то еще.

– Чего же нам еще желать, мисс Фитч?

Мою душу? Мою жизнь? Я опускаю глаза на розу. Она завяла у меня в руках. Вся посерела. Алые лепестки высохли и почернели, стебель скукожился. В ужасе поднимаю голову, готовая обвинить их, готовая закричать…

И вижу ее. Она стоит у подножия лестницы, держась рукой за перила. За спиной – всего один лестничный пролет. За ним открытая дверь, в которую виден красный бар. За стойкой все тот же бармен, что отправил меня сюда. По-прежнему протирает мутный стакан, который никогда не станет чистым.

– Грейс?

Она смотрит на меня, все еще сжимающую в руках увядшую розу. Смотрит так, будто видит впервые в жизни.

– Грейс, давно ты там