– То-то я смотрю – лицо знакомое, – подтвердил его хмурый напарник.

Они напрасно отвлеклись. Взревел двигатель, и «Лада» рванула прочь, унося своих насмерть перепуганных седоков.

– Куда! – завопил инспектор. – Стоя-я-ять!

Так они его и послушали!

– Пусть катятся, – сказал Толик. – И без того страху натерпелись.

Он сегодня у нас изображал хмурого инспектора.

– Теперь отстанут, – сказал Демин. – Залягут на дно минимум на полгода.

– Жаль, что гаишники мы ненастоящие, – вздохнул Толик. – Сейчас бы в погоню. Стрельба по колесам. И полная победа добра над злом.

– И орден от президента, – подсказал Илья. – За мужество и героизм.

– Ты думаешь – дали бы?

– Запросто. Они же особо опасные.

– Кто?

– Ну, бандиты эти. На них кровь.

– Да ну! – будто бы не поверил Толик.

– Точно! Да ты рожи их видел? По ним уже лет пять как расстрельная команда плачет.

– Да, – запечалился Толик. – И таких бандюг мы упустили!

– Ладно, поехали – всем спасибо.

– А хорошо мы их проучили, – оценил Илья. – Любо-дорого было смотреть.

Я полностью был с ним согласен. Разве что видеокамер сегодня с собой не захватили. А так – будто снимали очередной сюжет.

* * *

Борис по поводу случившегося мне не позвонил, не попенял за то, что я натравил на его людей гаишников. И отморозок куда-то исчез. Я обнаружил это, ежевечерне встречая Ольгу после работы. Наверное, Борис случай на Каширском шоссе воспринял слишком серьезно и попрятал своих людей от греха подальше.

Я воспринял это с облегчением. Прежде очень тревожился за Ольгу. Борис подозревал ее во всех грехах сразу, и от него, как мне казалось, можно было ожидать чего угодно.

Нашего времени у нас с Ольгой было по пять часов в день. В четыре она освобождалась, в девять вечера я привозил ее домой. Бизнес-курсы расширяли свою деятельность, несмотря на лето. Так Ольга объясняла мужу. Ложь – это налог, который любовники вынуждены платить за свои чувства.

Большую часть отпущенного нам времени мы проводили в моей квартире. В этих стенах Ольга смотрелась так гармонично, словно прожила здесь последние десять или пятнадцать лет, и вся обстановка создавалась при ее самом деятельном участии.

– Переезжай ко мне, – сказал я ей в один из дней. – Так будет лучше.

– Кому?

– Мне, тебе.

– Уж мне-то точно лучше не будет.

– Почему? – искренне удивился я.

– У меня муж.

Полная неожиданность. Я не предполагал, что для нее это действительно серьезно.

– Думаю, ты сможешь без него прожить.

– А он без меня?

– При чем тут он? – занервничал я.

– Он – мой муж. Я прожила с ним много лет. И замуж за него выходила по любви.

Тут я совершенно запутался.

– Ты хочешь сказать, что по-прежнему его любишь? – не поверил я.

– Он не переживет моего ухода. Я знаю Антона.

Это не любовь, а жалость. Не хотел бы я оказаться в ситуации, когда меня будут жалеть женщины. Ольга выходила замуж по любви. Была ли она ослеплена любовью и не видела подробностей? Наверное. Любовь, если разобраться, – это всегда ошибка. Всегда недооценка недостатков своего избранника. Тогда она любила. А потом любовь прошла, как проходит грипп или свинка. И Ольга обнаружила рядом с собой существо совершенно заурядное. Это существо носило бороду, ленясь бриться, получало мизерную зарплату и громко храпело во сне. Еще это существо никак не хотело вырастать и во многом походило на ребенка. Оно любило обманываться на свой счет и любило, чтобы окружающие эту завышенную самооценку подтверждали. У существа был довольно сложный характер, какой бывает у детей в переходном возрасте, и при всем при том существо обладало легкоранимой душой, требовало ухода и ласкового обхождения.

Антон жил в придуманном им самим мире, где он был уважаем и значим, а мир его состоял из кубиков: кубик с надписью «работа», кубик с надписью «дом», кубик с надписью «Ольга» и множество других кубиков, каждый из которых Антон собственноручно раскрасил и поместил в возводимую им конструкцию. И если сейчас кубик с надписью «Ольга» из конструкции убрать, все рухнет. Антон окажется среди развалин и вдруг обнаружит, как хрупок и призрачен был мир вокруг него. Открывшаяся правда его раздавит. Я нисколько в этом не сомневался.

– Хорошо, ты чувствуешь ответственность за него, – сказал я. – И что? Ты хочешь прожить с ним всю жизнь?

Я не мог поверить, что она действительно так мыслит.

– Да.

– Да?! – не поверил я.

– Я всегда буду оставаться с ним.

Если бы это сказала не Ольга. Если бы кто-то другой. Женщины, как правило, нерешительны. Им трудно сделать шаг. Они сомневаются и подолгу раздумывают. И если они говорят что-то такое, что кажется вам нелогичным и недопустимым, не надо отчаиваться. Женщина еще передумает. И у вас появится шанс. Но, насколько я смог изучить Ольгу, к ней эти умозаключения не имели ровным счетом никакого отношения. Она была умна. И если что-то говорила, то это «что-то» было уже обдумано и выстрадано.

– Мне это напоминает добровольное заточение в монастырь, – попытался я пошутить.

– Семья всегда немножко монастырь, – не приняла моего шутливого тона Ольга.

– Но я не хочу так жить! Встречаться с тобой тайком. Не сметь позвонить тебе, когда я этого хочу. Не сметь появляться с тобой на людях. Не сметь ничего, кроме как любить украдкой.

– Я останусь с Антоном!

Эта фраза значила гораздо больше, чем могло показаться человеку постороннему. «Мне хорошо с тобой, – как бы говорила Ольга, – я пришла к тебе, потому что чувствовала себя преданной и одинокой. Ты сейчас моя опора и оставайся опорой так долго, как будешь на это согласен. Но у меня своя жизнь. И с той жизнью я не расстанусь. Я могу расстаться с тобой, хотя это и больно. Но не с Антоном. Я не могу этого объяснить, это вообще не поддается объяснению. Жалко его? Да. Но не в этом главная причина. Много лет прожили вместе? И это тоже. Но и это не все объясняет. Говорю же – объяснить невозможно. Выбирай сам. И прости меня».

– Хорошо, не будем это обсуждать, – пожал я плечами.

Ольга поцеловала меня.

– Прости!

Видимо, чувствовала себя виноватой.

– И давай больше не будем затрагивать эту тему.

– Хорошо, – согласился я.

Жизнь, которой она жила, ей не нравилась. В той жизни ей было некомфортно. И она иногда убегала оттуда. К Жихареву. Ко мне. Так изможденный каждодневным рутинным трудом человек раз в год устремляется в отпуск. Уезжает далеко-далеко. Там, в других краях, все иначе. Забываются дурак-начальник, противный треск будильника по утрам и надоевшие макароны на ужин. Совсем другая жизнь. А потом отпуск заканчивается, и человек покорно возвращается в ту, прежнюю, жизнь. Он так привык. Он не хочет ничего менять.