всякий старался проявлять свое остроумие и казаться более интересным среди небольшого нашего общества, в котором однообразное времяпрепровождение развивало ужасную скуку. Я помню одного офицера, который всегда старался сказать что-нибудь остроумное, но при этом непременно задевал самолюбие кого-нибудь из товарищей и торжествовал, когда ему удавалось вызвать одобрение и смех собравшихся. Один раз он выбрал меня мишенью своих насмешек и острот и на одно из его обращений ко мне я ответил четырехстишием, которое случайно сохранилось у меня в памяти с детских лет:

Острота твоя, конечно, шутка.

Но, к несчастью, вижу в ней

И слабость твоего рассудка,

И бедность памяти твоей.

Эффект был чрезвычайным, и среди общих аплодисментов соперник мой был страшно уязвлен и покинул общество с видом глубоко оскорбленного. Потом мне рассказывали, что он собирался вызвать меня на дуэль, но эти бретёрские [85] мысли посетили его, очевидно, только в этот вечер и под влиянием порядочной выпивки, потому что на другой же день он успокоился, и обида его прошла.

* * *

Как-то на улице я встретил своего товарища по Кадетскому корпусу князя Вадбольского, он был офицером гвардейского Павловского полка. С Вадбольским в корпусе мы были в очень хороших отношениях, и меня несколько удивил его натянутый и официальный тон в разговоре со мной, несмотря на то что я был очень рад его встретить, и мои чувства к нему выражались в самой сердечной и дружественной форме. Потом я узнал, что служба в гвардейских полках накладывает на многих какой-то своеобразный отпечаток гордости и отчужденности от прежних своих товарищей, жизнь которых проходила в более обыденных и нормальных условиях. Вадбольский пригласил меня зайти к нему, он жил на казенной квартире при казармах Павловского полка, выходящих фасадом на Марсово поле. Через несколько дней я посетил его и некоторое время ждал его один, пока он не пришел из казарм. Разглядывая обстановку комнаты, я обратил внимание на его письменный стол, где стоял ящик из красного полированного дерева, богато украшенный серебряными и перламутровыми инкрустациями с надписью: «В память», затем следовали число, месяц и год, какие, не помню. Открыв крышку ящика, я увидел пару пистолетов, которые лежали среди мягкой бархатной обивки ящика. Когда Вадбольский пришел, то среди общего разговора, который «вертелся» на воспоминаниях о годах нашей совместной жизни, я спросил о назначении ящика с пистолетами и о надписи на крышке. Вадбольский кратко ответил мне, что это подарок его товарищей по полку, и, изменив тему разговора, дал мне ясно понять, что он не хочет распространяться относительно моего вопроса. Поговорив недолго, мы отправились с ним в офицерское собрание, где нам подали ужинать и где к нашей компании присоединились еще какой-то офицер и штатский. После ужина товарищ Вадбольского принес карты и предложил сыграть в какую-то азартную игру. Я, не желая расстраивать компании, согласился, хотя никогда в азартных играх участия не принимал, и они никогда меня не увлекали. Помню, что во время игры появились на столе деньги, что я вынул свои тридцать рублей, которые лежали в моем кошельке, и деньги переходили из рук в руки. Когда от моих тридцати рублей у меня уже ничего не осталось, я сказал, что принужден прекратить игру, так как на нее не рассчитывал и денег с собой не брал. Однако мне предложили продолжать играть и заявили, что все это пустяки, что игра ничем крупным окончиться не может, а если я и проиграю еще несколько рублей, то могу их занести потом, когда для меня это будет удобным. Мы продолжали играть, причем каждый записывал на столе мелом свой выигрыш и проигрыш и, по-моему, игра без денег стала еще скучнее. Во время игры нам подавали все время вино, очень вкусное, которое, конечно, опьяняло и постепенно усиливало азарт моих компаньонов. Вадбольский, как более опытный в этом деле, следил за моей игрой, давал мне советы, и, как это часто случается, мне начало удивительно везти в карты, и я стал все время выигрывать. Мы кончили игру довольно поздно и оказалось, что офицер, подсевший к нам, проиграл мне более тысячи рублей, которые были зафиксированы только мелом на столе и которые мне было обещано прислать не позднее как через три дня. Ни через три дня, ни потом я выигранных денег не получил и, по правде сказать, я и не рассчитывал их получить. Однако я надеялся, что мне, по крайнем мере, пришлют те тридцать рублей, которые я заплатил из своего кармана и которые составляли для меня вовсе не пустячную сумму. Но и этих денег я не получил и должен был прийти к заключению, что чувство долга не так уж сильно развито в шикарных гвардейских полках. В этом убеждении я еще более укрепился, когда мне потом рассказали историю о виденном мною ящике с пистолетами. Оказалось, что Вадбольский как-то играл в карты в компании офицеров своего полка, среди которых один офицер – Ломоносов – сильно проигрался и должен был Вадбольскому большую сумму. Вадбольский среди игры встал и сказал, что не может больше играть, так как обещал быть в другом месте и должен сейчас уехать.

Ломоносов заявил ему, что считает его поступок нетоварищеским, и потребовал, чтобы Вадболький дал ему возможность отыграться. Вадбольский сказал ему, что просит его прийти на другой день, тогда он продолжит с ним игру сколько угодно, но что сегодня он никак не может нарушить данного обещания и должен уехать. На это предложение Ломоносов ответил, что, может быть, завтра он не только не будет с Вадбольским играть в карты, но и вообще прекратит с ним отношения. Это было уже оскорблением, и услужливые товарищи стали настаивать, чтобы Вадбольский послал к Ломоносову своих секундантов. Таким образом, возникла дуэль, приветствуемая в полку как наиболее интересный случай.

Когда противники сошлись на выбранном месте, то оказалось, что один из пары привезенных пистолетов имеет надломленную рукоятку, и решено было метать жребий, кому достанется поврежденное оружие. Сломанный пистолет достался Ломоносову и тогда Вадбольский изъявил желание прекратить поединок при условии, что Ломоносов принесет свои извинения за необдуманный свой поступок, но Ломоносов отказался, сказав, что под дулом пистолета он не согласен приносить извинения. Казалось бы, из этих слов можно было заключить, что при других обстоятельствах он согласился бы протянуть руку товарищу, стоило только отложить дуэль, тем более что для этого были основательные причины. Но этого не произошло, и врагов отвели